– От боевиков? – спрашивает она ехидно.

Почему рядом с этой бабой я чувствую себя зеленым салагой? Я же не мальчик, черт возьми.

– Угу… – бурчу я, ощутив неожиданный прилив крови к щекам. Мне хочется поскорее закончить разговор. – Михаил, кто мужчина в доме? Показывай объект работы.

– Эй! – повышает голос Вера. Ее глаза гневно темнеют. Похоже, командовать привыкла она. – Мы сейчас уезжаем.

– Далеко?

– А вам какое дело? – отзывается мать.

– К бабушке, – вздыхает сын.

– Бабушка – это святое, – соглашаюсь я. – Но пока вы соберетесь, я успею прибить мою любимую вешалку.

– У нас еще кран течет, – входя в роль хозяина, сообщает Мишка.

– А ну, марш в свою комнату!

Удрученно вздохнув, Мишка плетется восвояси. Не люблю женщин, которые командуют мужчинами. Даже маленькими. В этом Кирилл прав: протяни палец – руку оттяпает по локоть. Но я молчу, а то, не дай бог, получу по башке вон той железной сковородкой. Вид у хозяйки уж больно воинственный. Интересно, она умеет улыбаться? Впрочем, мое дело телячье – починить эту дурацкую вешалку и убраться.

Примерно такие раздумья одолевают меня, когда, предоставленный самому себе, я ползаю по стене в обнимку с чертовой вешалкой. И чего я вчера сунулся? Эта дама прекрасно сладила бы с дюжиной монстров.

– Мам, – доносится из детской просительный шепот. – Может, не поедем к бабушке? В парке погуляем, снеговика слепим.

– Но, Миша, мы же обещали. Вечером слепим снеговика. У нас вся зима впереди.

– Снова придет эта дура, соседка тетя Катя…

– Что еще за слова такие? – повышает голос мать. – Нельзя так никого называть, особенно взрослых.

– А почему ей можно болтать бабушке про тебя разные гадости?

– Какие такие гадости?

– Она все свою дочку расхваливает, какая та умница-красавица, и в фирме работает, и тыщу долларов получает, в Таиланд с мужем едет на Новый год… А про тебя говорит, что ты – никчемная. Ничего не умеешь – ни денег заработать, ни мужика приличного найти. А бабушка ей только: «Да, да»… Я в туалет ходил и слышал, как они на кухне разговаривали…

– Дура эта тетя Катя! – Голос Веры, взмыв было снова ввысь, опадает, осекшись бисерной дрожью. – Ты никого не слушай, сынок.

– А папа скоро вернется?

– Понимаешь, не все зависит наших желаний…

– У него строгий начальник?

– Да, да… Одевайся скорей.

– Но когда папа заработает деньги, то приедет и привезет мне «Лего»?

– Конечно.

– Радиоуправляемую космическую станцию?

– Да.

– А почему он нам не пишет?

– Наверное, сильно занят. Или письма не доходят.

– Он что, на войне?

– Не выдумывай. Нет сейчас никакой войны.

– Есть. Мне Слава сказал. Он там был. Его могли убить, представляешь? С тех пор он не играет в войну. Значит, мы не пойдем сейчас в парк?

– Нет. Мы поедем к бабушке. Иначе получится нехорошо. Мы ей обещали, и она будет нас ждать. Нужно всегда держать слово. Одевайся…

Вера выходит мне навстречу поникшая, ссутулившаяся, губы мелко вздрагивают. Она кажется мне очень одинокой и беззащитной. Как вчера, перед собачьим хамом. И мне вдруг становится стыдно за свою недавнюю мелочную озлобленность. Если бы мог, нашел ее мужика, взял за шиворот, тряхнул хорошенько и пинками пригнал сюда взглянуть в глаза сыну…

– Извините, – зачем-то говорю я, сам толком не понимая, за что прошу прошения: за нехорошие мысли или за весь наш род мужской…

Она вскидывает на меня глаза, полные влажной печали и усталого бессилия:

– Вы меня извините…

– Вот. – Я машу пассатижами на водруженную на законное место вешалку.

– Спасибо. Хотите кофе?

– Вы же торопитесь.

– Ничего… Миша говорит, вы были…

– В Чечне. – Я с непонятным напряжением стараюсь уловить малейшие изменения ее лица. Испуг? Интерес? Жалость? – Боитесь, что у меня с головой не в порядке?

– Да что вы… – Она смотрит так, словно я обвиняю ее в преступлении. В бахроме темных ресниц прячется укор. – Как вы могли подумать…

– Я оделся, – мрачно объявляет Мишка, выходя из комнаты в свитере и толстых болоньевых штанах. Хоть сейчас на Северный полюс.

– Давайте мы подождем вас во дворе, – предлагаю я.

– А кофе?

– В другой раз. Будет повод, чтобы зайти. И посмотреть ваш кран.

– Не надо. Я слесаря вызову.

– Это ни. к чему. Он сдерет с вас бешеные деньги за несчастную прокладку. А меня вы просто угостите кофе. Ведь слово надо держать?

Мы вышли во двор и принялись лепить снеговика. Получилась довольно банальная пузатая фигура с ручками-ветками. Я вытащил сигарету, хотел закурить, но, передумав, воткнул в замысловатый изгиб снежного рта.

– Класс! – восхищается Мишка. – Вылитый Владимир Иваныч, наш сторож из сада.

– Курить вредно, – вспомнив о своей взрослой воспитательной роли, спохватываюсь я.

– Я знаю. Хочешь секрет?

– Валяй.

– Мама иногда курит по вечерам. Когда уложит меня спать. Она думает, что я не знаю. Но я знаю, а бабушке не говорю.

– Она у тебя хорошая, – зачем-то откровенничаю я.

– Я тоже так думаю. А бабушкина соседка тетя Катя – дура.

– Факт.

Подъездная дверь распахивается, и выходит Вера. Мишка с гордостью демонстрирует наше творение. Вера, приподняв широкие брови, замечает:

– Курить вредно. А чему вы улыбаетесь? Что смешного я сказала?

– Вы абсолютно правы. Как сказал бы один мой друг, «на двести процентов». Черкните мне ваш телефончик, чтобы в следующий раз я не был незваным гостем.

– Миша, погуляй.

И он покорно отходит в сторону, месит ногой снег.

– Зачем все это? – тихо спрашивает Вера, пристально глядя мне прямо в зрачки…

Легко сказать «зачем?». Если бы все на свете было так просто объяснить… Я же не могу ответить: «Черт его знает…» Вот если бы у меня был язык подвешен, как у Огурца или Гарика… Но я не писатель, и бабником себя не могу назвать даже с большой натяжкой… И потому стою и, согреваясь в непонятном, бог весть откуда излучаемом тепле, молчу и улыбаюсь, как полный идиот.

Зачем-то я вновь набираю номер Гарика. Я и раньше пару раз пытался связаться с ним, но усталый надтреснутый женский голос, справившись, кто говорит, повторял заученно, как автоответчик, что Игоря нет и, когда будет, неизвестно…