Во сне я оказалась в бронированном армейском «хаммере» — в том самом, в котором меня вывозила из холмов Национальная гвардия, когда я спасалась от своих родственничков с обеих сторон. Но рядом не было ни солдат, ни моих стражей. Я в полном одиночестве сидела на заднем сиденье, а машина ехала сама по себе. Так не бывает, подумала я, и поняла, что это сон. Мне и раньше снился тот взрыв, но никогда еще настолько реалистично. Тут вдруг я поняла, что «хаммер» черный — абсолютно, непроницаемо черный, и что это вовсе не армейская м аши на, а новое воплощение Черной кареты. Той самой кареты, что веками служила повелителям Неблагого двора. Когда-то она и впрямь была каретой, и ее влекла четверка лошадей со шкурой чернее безлунной ночи и глазами, горящими огнем — тем огнем, у которого никто не мог бы согреться. А потом она сама по себе переменилась и стала длинным черным лимузином со зловещим огнем под капотом. Черная карета была самостоятельной силой, обладала собственной волей, она была старше обоих дворов, древнее любой памяти, а значит, она уже тысячи лет существовала на земле, появившись ниоткуда в какой-то несчастливый день. Словом, это было что-то среднее между живым существом и магическим конструктом, и уж точно некий разум у нее имелся.

Неясно было только, почему она явилась мне во сне? И точно ли это только сон, или она вторглась «во плоти» в мое сонное пространство? Карета не умеет говорить, и спросить не удастся — пока не появится кто-то, кому можно задать вопрос.

Никем не управляемая машина ехала по узкой дороге, приближаясь к большой поляне, на которой взорвалась та бомба. Меня тогда осыпало шрапнелью, в руке и плече застряли осколки — они потом выпали, магически исцелив раненых солдат. Ни раньше, ни позже я не обладала способностью магического исцеления, но той ночью мне это удалось. Только сначала был взрыв.

В открытое окно врывался холодный зимний воздух. Окно я опустила, чтобы магией сражаться против наших врагов: вокруг гибли солдаты, гибли, защищая меня, и я не могла этого допустить. Солдаты были не мои, не из моей личной стражи, и почему-то неправильно казалось, что они жертвуют жизнью ради меня. Особенно если я могла это прекратить.

Взрыв развалил мир на части грохотом и ударной волной. Я ждала удара и боли, но они не пришли. Вместо этого мир задрожал и пошел волнами, и вокруг засиял день — жаркий летний полдень. Меня окружал со всех сторон песок и слепил блеск дневного света. Никогда еще я не была в такой песчано-каменистой пустыне. В окно несло жаром, как из открытой духовки.

Неизменными остались только взрывы. Они снова и снова сотрясали землю, и колеса джипа буксовали на выбоинах, где раньше была ровная дорога.

Показался второй «хаммер», закамуфлированный в цвета пустыни; сбоку от него лежали солдаты — он их прикрывал. Тут рядом с ними пролетело нечто слишком крупное для пули и недостаточно большое для ракеты, оставив еще одну воронку на дороге. Кто-то крикнул:

— Сейчас нас огнем накроют!

Стоявший с краю солдат пытался отбежать от «хаммера», но мимо тут же просвистела пуля, выбив фонтанчик земли. Их обложили — и, наверное, скоро убьют.

Но тут солдат с другого края цепочки повернулся и увидел мою машину. Автомат у него лежал на коленях — он держал его одной рукой, а другая сжимала что-то на шее. Крест, подумала я, но увидела его лицо, и поняла — там осколок снаряда. Осколок, подвешенный на кожаном шнурке.

Он смотрел на меня круглыми карими глазами, кожа под жарким солнцем успела заметно потемнеть с того времени, когда я его видела. Это был Бреннан — один из тех, кого я вылечила в ту памятную ночь.

Его губы шевельнулись, и по их очертаниям я разобрала свое имя. Звук сквозь шум боя не доходил.

— Мередит, — сказал он.

«Хаммер» поехал к нему. Пули словно отклонялись от бортов машины, а следующая ракета прошла на волосок мимо. Ее разрыв отдался гулом у меня в костях, песок и комья земли сухим дождем застучали по гладкому металлу капота.

Я открыла дверь, но видел меня как будто один только Бреннан. Остальных я не знала, они были не мои. Бреннан снова произнес мое имя, даже сквозь звон в ушах я разобрала его шепот:

— Мередит.

Он протянул ко мне руку — ту, в которой сжимал осколок.

— Ты что? — спросил его кто-то из товарищей.

Только когда его рука коснулась моей, меня и машину увидели остальные. Под удивленные возгласы автоматы повернулись ко мне, но Бреннан закричал:

— Она своя, своя! Скорей в машину!

— Откуда она взялась? — выразил общее недоумение другой солдат. — Как она…

Бреннан толкнул его к передней двери.

— Вопросы потом.

Еще один снаряд упал, почти задев их джип, и вопросы мгновенно отпали. Кто-то воскликнул: «Водителя нет!», но все запрыгнули в машину — Бреннан пролез на заднее сиденье ко мне, — и едва последний оказался внутри, «хаммер» поехал прочь. Мы только успели добраться до не тронутого разрывами участка дороги, как оставшийся позади армейский «хамви» взлетел на воздух.

Кто-то повторил:

— Накрыли нас огнем, гады.

С переднего сиденья повернулся солдат, спросил:

— Бреннан, что это такое, мать его?

Бреннан глянул на меня и сказал:

— Я молился о спасении.

— Да, Бог тебя хорошо слышит, — поднял брови тот.

— Я не Богу молился, — поправил Бреннан. Он посмотрел мне в глаза и осторожно протянул ко мне руку, будто боялся дотронуться.

Я приложила его ладонь к своей щеке, почувствовала песок, грязь, кровь. Рука, сжимавшая осколок, была ранена.

— Я молился Богине.

— Ты призвал меня кровью, металлом и магией, — прошептала я.

— А ты где? — спросил он.

— В Лос-Анджелесе, — сказала я. Мой сон, или видение, или как его еще назвать, начал таять и колебаться, и я сказала громко в воздух: — Черная моя карета, увези их от опасности. Пусть никакой вред не коснется моего народа.

На приборной панели затрещало радио, заставив всех вздрогнуть, а потом нервно рассмеяться. «Игле» пели нам «Будь спокойней».

Кто-то из солдат спросил:

— Это что, сцена из «Трансформеров»?

Я еще услышала их смех, а потом сон кончился, и я проснулась, сидя на кровати между двумя мужчинами, выпрямившись, будто кочергу проглотила.

Кровать была усыпана розовыми лепестками.

Кроме меня, не спал только Рис. Гален и Вин спали сном младенцев, их не разбудили даже лепестки, усыпавшие лица и волосы.

— У тебя на щеке что-то, — сказал Рис, протянув ко мне руку. — Ты ранена? — спросил он, увидев кровь и грязь у себя на пальцах.

— Это не моя кровь.