бороться за дело своей жизни, то нам уж и на роду написано ходить в капюшонах!»

Петр Иванович на такси вернулся к дому и обратно проделал путь к фабрике, высоко держа зонт и с вызовом глядя встречным в глаза.

Одна собачонка шарахнулась от него и чуть не попала под трамвай, один прохожий хотел спросить: как пройти на почту, но раздумал, остальные то ли не заметили, то ли не придали значения, а может быть, боялись?..

И вахтер Евсеич поздоровался сегодня с ним как-то уклончиво, и слово «здравствуйте» сказал будто не ему, а себе.

Но больнее всего ударило по глазам «Дадим стране капюшонов на 101,3 %!». Транспарант свежо красовался на кирпичной стене, а под ним устало курили Саврасов и Пашко. Окурков было много, наверное, всю ночь прибивали. Сверхурочно…

Главный конструктор вышел навстречу с распростертыми объятиями и сочувствующей улыбкой.

— Вот такие дела, дорогой Петр Иваныч…

И загородил собой дверь в конструкторское бюро. Оттуда доносился шум сдвигаемых столов, что-то упало и с треском развалилось. К ногам Петра Ивановича выкатилась кнопка с двухместного (семейного) зонта, которую… он испытывал только вчера в конце рабочего дня.

У директора было совещание, шмыгали в кабинет туда-обратно озабоченные люди, тащили пачками новые лекала, эскизы, образцы материи. Петухов потоптался в приемной и пошел в отдел кадров.

Серафима Вардулактовна одним пальцем печатала приказ: «В связи с производственной необходимостью… перевести в кочегары…» А ведь это именно Петр Иванович устроил ее на фабрику, когда у нее на вокзале украли честь, гордость, надежду на будущее, а оставили только паспорт, деньги и чемодан. Он тогда испытывал железнодорожный вариант зонтика «Путевой». Привел ее к директору, сказал: «Надо бы помочь, Борис Емельяныч….» Делать она ничего не умела, вот ее и отправили вести бумажки на тех, кто умеет…

Швырнуть ей этот приказ в лицо, но ведь… женщина. Или взять, вломиться в кабинет директора, но ведь там… совещание. Или молча плюнуть и уйти, коллекцию подарить городу — пусть гниет в городском музее! А самому поцеловать жену, погладить по головке сына, затем привязать на шею булыжник и через весь город — к речке с гордо поднятой головой, и там с крутого берега — шлеп, бульк… И на дно, между консервной банкой и шиной самосвала?..

В котельную Петр Иванович спустился, как в ад. Пылали топки, горел антрацит! На улице лето, но план за зиму по топливо-обогреву не выполнили, наверстывали… Работницы на фабрике распахивали окна, включали вентиляторы, ругали мастера Тимохина. Наиболее строптивых вызывали в фабком, говорили: «Вы что, испугались трудностей? Ищете в жизни легких путей? А вспомните, как наши отцы и деды!..»

Кочегар Митька вручил Петру Ивановичу лопату, дал расписаться в приемо-сдаточном акте, похлопал на прощание грязной рукой по плечу: «Не тушуйся, Иваны-ыч! Тута не дует!..» Ушел.

Петухов стоял посредине подвала, не трогаясь с места. Так низко пасть не видел он и в кошмарном сне. Ну еще бы на первый этаж — разнорабочим, подтаскивать в раскройный цех рулоны, в деревообделочный — кантовать бревна, от которых после фуганка оставались тонкие элегантные палочки к зонтам «Прощай, родина!», идущим на экспорт в страны, где с лесом плохо.

Блики огня играли на окаменевшем лице Петухова. Языки пламени сначала, любопытствуя, высовывались из топок, потом утихомирились и стали укладываться спать. Тишина… только сердце стучит в груди: «Бум-бум!..», и вода из крана: «Кап… кап… ка-пю… шон!»

Глава 3

Сердце Зои Павловны разрывалось от сочувствия мужу: утром ушел на работу не завтракая, сунул только в карман яичницу.

И даже на работе Зоя Павловна никак не могла сосредоточиться — говорила ребенку: «Открой рот!» — и, забывшись, долго смотрела в полость рта, думала: «Где сейчас Петенька? Что с ним? Как себя чувствует?..»

Мамаши сердились, говорили: долго еще ребенку с открытым ртом-то сидеть?

— Да-да, — отвечала Зоя Павловна, — можно закрыть. Так на что жалуетесь?

Когда пришел мальчик с занозой в пальце, вспомнила, как они с Петуховым на второй год после свадьбы ездили в Юрмалу. Море, сосны, много иголок…

Посоветовала мальчику полоскать горло три раза перед едой, выписала рецепт. А когда мальчик сказал, что он ест четыре раза в день, смешалась, не знала, что ответить, зачем-то стала делить на бумажке четыре на три.

Еле дождалась конца приема и, прежде чем пойти по вызовам, забежала домой. Когда она открыла дверь, сын что-то быстро спрятал в портфель и покраснел.

— Ну, покажи, что у тебя? — предчувствуя самое плохое, спросила Зоя Павловна.

Зонтик помедлил и вытащил из портфеля… капюшон.

— Все ребята… а я…

— Предатель! — сказала Зоя Павловна сыну. Вышла, хлопнув дверью. И тут же вернулась и обняла сына, и они оба заплакали…

Петр Иванович шел с работы. Х-холодно. 3-зяб-бко…

То ли люди с ума посходили, то ли поизносились окончательно: зуб на зуб не попадает, а они одеты легко… Смеются чему-то… И до чего все кругом постыло, однообразно.

Вдруг очень захотелось выпить. Завалиться куда-нибудь в дым коромыслом, взять в руку тяжелую пивную кружку или стакан, тяпнуть от души: а, гори все огнем!

Петр Иванович огляделся — и увидел жену и сына. Они шли с зонтиками в руках. Прохожие расступались и долго провожали их взглядами. И пытались что-то сообразить и… не могли.

Волной окатило Петра Ивановича сначала стыдом, потом волной гордости и потом — любви. И если первые две волны окатили и отхлынули, то третья — волна любви — накатила и понесла, понесла Петухова навстречу своим любимым, самым дорогим и ненаглядным. Нет, стоило жить и бороться!

Петр Иванович обнял жену и сына, и пошли они дальше, домой, вместе. И сын Зонтик с гордостью думал: «Вот какой у меня папа!» А Зоя Павловна думала: «На первое у меня есть, на второе — котлеты поджарю, картошку сварить успею…» А Петр Иванович думал: «Ха-ха-ха! Фиг вам всем с маслом! Да я такой зонтище сварганю!.. Да я!..»

Светофоры то ли сломались, то ли… на всем пути на перекрестках светили зеленым, а вслед им, подмигнув желтым, выставляли красный, словно оберегали их от чего-то. Или… старались поскорее сплавить их домой?

— Если маленькое облако способно закрыть тенью весь город, значит что? — озорно и с азартом спрашивал Петр Иванович.

— Что? — спрашивал, разинув рот, сын.

— А то, — радостно объяснял Петр Иванович, — что, значит, и ручка у зонтика тоже должна быть… длинной!

— Ой, Петр, какой ты умный! Я бы никогда не догадалась! — ахала Зоя Павловна.

— Пап, а правда, что в космосе есть