себя как настоящий нарцисс. И уже было слишком сложно отделить стремление к творчеству от собственного нарциссизма. Конечно, я чувствовал себя дураком, собираясь в Африку. Как будто это совершенно глупый поступок. Ну поедешь ты туда и что будешь делать?

Эндрю. Кроме того, это очень модно.

Бен. Да, очень модно.

Эндрю. И это легко может быть продолжением твоего нарциссизма.

Шила. Я как раз собиралась это сказать.

Бен. Но что меня по-настоящему поразило, когда я был там, это разговоры с людьми. Когда видишь, что ты можешь миллионом разных способов и почти без усилий расширить свои горизонты, помочь, поучаствовать. В таком месте, как Африка, это очень бросается в глаза, потому что всё доведено до крайности. Сокрушительное пробуждение от колоссальной несправедливости устройства мира с экономической точки зрения, в то время как здесь…

Эндрю. Всё это завуалировано.

Бен. Завуалировано. И об этом легко забыть.

Марго. Не знаю, по-моему, забыть сложно.

Бен. Правда?

Марго. Да, на самом деле.

Бен. Только не мне. А там ничто меня так не потрясло, как люди, живущие за чертой бедности, которых я встретил. Я понял, насколько я объективирую бедных людей и как мы все объективируем бедность, чтобы терпеть это зияющее неравенство и полное отсутствие справедливости в мире, – а там я думал: «Господи! Это же люди! Это миллион людей, которые живут в лачугах, и они офигенные, они умные, и они – люди».

Эндрю. Да – даже не то, что умные – а просто люди.

Бен. Мы видели женщину, которая жила в настоящей дыре. Помнишь, о ком я говорю?

Эндрю. Да.

Бен. Сколько у нее было детей?

Эндрю. Трое.

Бен. А по-моему, четверо. И у некоторых был ВИЧ. Конечно, у нее тоже был ВИЧ. А ее муж, кажется, умер от СПИДа месяц назад. У нее только что появился новый парень, и на руках младенец, у которого, скорее всего, тоже ВИЧ, и парень, очевидно, тоже заразится, и я не знаю…

Эндрю. Шокировало даже не то, насколько женщины там зависят от мужчин. Просто увидеть, что для женщины значит зависеть от мужчины, было шоком. И насколько мужчины не справляются…

Бен. …а женщины делают совершенно всё. Всё!

Шила. Что вы имеете в виду, когда говорите, что женщины делают всё, а мужчины ничего?

Бен. Ну, женщины занимаются вообще всем – они растят детей, они добывают деньги на детей, именно они…

Эндрю. …организуют всю общинную деятельность.

Бен. Организуют все движения. Они делают совершенно всё!

Шила. А что делают мужчины?

Бен. Пьют.

Эндрю. Пьют и тусуются вместе.

Бен. Они просто погрязли в этом и полностью потеряли себя. Они потерянные.

Бен встает и начинает наматывать круги вокруг стола.

На минуту выходишь из зоны собственных привилегий, своего стресса, личных забот и видишь что-то, на что невозможно не откликнуться. А потом возвращаешься и через пару месяцев думаешь: «Что это вообще было?» Снова тонешь в делах – по крайней мере, я тону, – как будто в жизни больше ничему нет места. Едва дотягиваешь до необходимого уровня жизни. И мысль о том, что нужно еще и о других заботиться и время для них освободить, совершенно обескураживает. При этом я ведь только что очень остро ощутил несправедливость обстоятельств, в которых рождаются некоторые люди, и я бы хотел иметь возможность заняться этой проблемой, потому что мир предельно несправедлив, он не должен быть таким для большинства людей.

Марго. Я сейчас читаю «Сирены Титана» Курта Воннегута, помните, где про культуру несправедливости? После революции людям, которым в жизни повезло, приходится таскать на себе мешки с грузами, чтобы уравновесить жизнь – ну да, именно что повезло, а удача может выражаться в чем угодно: в сословии, в гендерной или расовой принадлежности…

Бен. Ну да, правильно.

Марго. А красивые женщины мажут лицо отвратительной косметикой и даже специально скрючиваются.

Все молчат.

Бен. Глубоко в себе я всегда хотел заниматься театральным искусством, и мне это удалось в той степени, ну… в какой позволяют мои мечты. Ну и что? Я не уверен теперь, что это лучшее, на что можно было потратить время. Есть столько других способов прожить эту жизнь! Быть театральным режиссером – очень своеобразный опыт. С точки зрения нервной системы очень, я вам скажу, своеобразный. И это весьма нарциссическое занятие.

Марго (громко). Вы, парни, всё время говорите про нарциссизм, но что вы имеете в виду под этим словом?

Бен. Я имею в виду, когда человек озабочен собственным сознанием.

Шила. Но в искусстве только так и бывает. Книги, картины…

Бен. Ну да.

Марго. И даже активизм озабочен добродетелью.

Долгая пауза.

Шила. А как продвигается ваш проект? В пьесе будет что-то об этом?

Бен. Ну… может быть. Надеюсь. В каком-то виде. Проще всего было бы рассказать, что это история о нас и о нашем совместном творчестве, о том, как мы хотели сделать что-то, как друзья, как пытались вызволить друг друга из зацикленности на себе и вывести в этот мир и как это превратилось в настоящее взаимодействие с миром. И потом мы открыли что-то, чем мы хотели бы заменить самих себя.

Эндрю. Мы работаем с актрисой. Она озвучивает разных женщин, с которыми мы там разговаривали, поэтому в середине пьесы мы с Беном тихонько уйдем, а она будет говорить…

Бен. В конечном счете нам бы хотелось рассказать чью-то историю (легко смеется) – построить такой мост от нашей истории к другой, которую, как нам кажется, важно каким-то образом передать. Мы сами играем в пьесе, и задача, которая сейчас стоит перед нами, – это в какой-то момент уйти со сцены.

Шила встает.

Шила. Не принести ли мне десерт?

Марго (поднимается). Ой, я принесу.

Бен. Короче, мы хотим делать искусство, но чтобы людям не было скучно…

Шила. Правда? Интересно. А мне очень нравятся скучные люди. Мне кажется, эта черта – достоинство. Людям должно быть немного скучно.

Марго (выходит). Ну, у девушек не так хорошо получается быть скучными.

Шила (выходит). У девушек не так хорошо получается быть скучными?

Марго. Возможно.

Все белые парни, которых я знаю, едут в Африку. Они хотят рассказать истории африканских женщин. Они все такие серьезные. Они читают мне нотации, говорят, я недостаточно нравственная. Окей, говорю, если вы хотите выглядеть ролевыми моделями для девочек-подростков, тогда что мне с вас взять? Могу только отнестись к вам с присущей мне эмпатией, которую во мне никто бы не заподозрил, судя по тому, как