вернее — по высокому подвигу его.

— Чьи ж вы будете? — справилась она, приглашая в горницу пришедших.

— Командиры, — ответил Тагир Шарденов за всех.

— А мы сейчас солдат Сергея и Владимира Яровых на пост ставили, — сказал военный.

— Бессмертный пост, — уточнил его товарищ, который свои награды на штатский пиджак приколол. — А хотелось увидеть дом, где Сергея и Владимира мать живет.

Петр пояснил матери:

— Поставили памятник вашим сынам.

— Их благодарить надо, — сказал военный, кивнув на Петра и Шарденова.

Тагир отмахнулся:

— Какая благодарность?! Долг свой исполнили.

Бывший командир полка, с которым служил Сергей Яров, Михаил Иванович Танков, покашляв и поглядев в заплаканные глаза Алексеевны, начал свой рассказ.

— Ситуация тогда складывалась сложной: предстояла переправа с боем, а враг укрепился сильно. Приказал я послать одну роту на тот берег, чтобы прощупать там слабое место. В этой роте как раз и служил ваш сын… Командир ее Самородов геройский парень. А дело предстояло отчаянное. Ротный приказал отделению Ярова выдвинуться ползком к дзоту, отвлечь огонь на себя и дать роте сделать бросок. Проползли, отвлекли. Поднялась рота. Но вражеские пулеметы вели плотный прицельный огонь. Рота залегла. Теперь решения принимал отделенный, ваш сын, Елена Алексеевна. Его команда — приготовить гранаты. Последний приказ: «Прикройте меня!».

Сергей действовал смело, решительно и верно. Полз, потом бросок гранаты. Пулемет замолчал, рванулись вперед бойцы. Бог знает, что там случилось. Опомнились ли оглушенные пулеметчики? Или их место занял новый расчет? Но пулемет ударил снова. И ребята перед ним оказались, как на ладошке. Сергей находился уже в непростреливаемой зоне, был к пулемету ближе других.

— Дозволь, Михаил Иванович, теперь мне слово сказать. — И бывший командир дивизии повернулся к старушке. — Мне, Елена Алексеевна, доложили так: все случилось вмиг. Пулеметная очередь. И тут же рванулся навстречу солдат. Словно весь белый свет хотел заслонить собой, все живое. Тем солдатом был ваш сын, герой.

Елена Алексеевна уткнула лицо в платок.

После томительной паузы гости направились к выходу. Елена Алексеевна с крыльца спускалась без посторонней помощи. И тюльпаны, что принес по такому необычному случаю Макарыч, никому не доверила.

— Лексевна, куда это вы?

— К сынам.

— Так и мы с вами! — в один голос сказали ветераны.

Подпрыгивала машина.

— Может, потише, мамаша?

Помотала головой.

— А шибче, Петя, не можешь?

У нарядного обелиска машина остановилась, ей помогли выйти. Но едва она оказалась на земле, отстранила всех и пошла вперед одна, торжественно выставив букет цветов.

* * *

Во время пребывания в Кисловодске и Пятигорске автор этих строк сначала услыхал от местных жителей похожую на легенду, а потом прочитал и увидел, воплощенную в камне правдивую историю, многими штрихами напоминающую ту, которая легла в основу данного повествования.

В дикий камень у горной дороги воплотил скульптор семерых сыновей и мать. Семь белых журавлей взлетают в небо над черной каменной глыбой. Они летят цепочкой, поддерживая друг друга, крыло к крылу. А мать? Она проступает из черной глыбы. Матери почти не видно. Как всегда. Но ее святым именем взывают народы к миру, ее именем обретают крылья подвига сыновья. Было у горянки Тасо семь сыновей. Тракторист Магомет, председатель сельсовета Дзарахмет, лихой косарь и наездник Хаджисмел, учитель Мухарбек, командир Красной Армии Шамиль, подросток Сазрыко и школьник Хасанбек. Все они один за другим ушли на большую войну. Ни одного не дождалась мать. На много лет пережила она сыновей, после бессонных ночей вставала вместе с утренней звездочкой, поднималась ближе к снежным вершинам, откуда виднее. Выглядывала, выплакивала глаза, когда не видели люди. Шли годы, а Тасо ждала и старела. Старела и ждала, пока не окаменела от горя и ожидания.

Это не легенда. Это правда жизни, пронзительная, как журавлиный стон.

Трогательный памятник. Трагический.

В этом не только благодарность народа, но и благородство нашей державы. Человеческая память — могучее сверхоружие. Когда дети перестают уважать отцов, рушатся семьи, когда умирает память в народе, гибнут цивилизации.

Лучшие люди Земли, кто бы они ни были: рабочие, землепашцы, писатели, ученые солдаты, военачальники, матери поверяли они свои заветные думы, посвящали ей самые теплые слова, самые душевные строчки, присылали их в потертых фронтовых треугольниках, открытках, телеграммах.

«Не отдаст ли нам мать последнее? Не отдаст ли то, без чего не может выжить на земле человек?» Жертвенность материнского чувства естественна, но естественной должна быть и наша готовность противостоять благородной неразумности материнских щедрот, материнской отваги.

В муках мы, писал Н. А. Некрасов, только «мать вспоминаем». Но и за спасением от первых детских недугов тоже обращаемся к ней. «Ничего страшного. Все пройдет…» — шепчет мама. И болезнь проходит, потому что рядом она.

Матери… Им всегда дорог свой ребенок — пусть он не Моцарт, не прославленный ученый, космонавт, пусть не очень удачливый, даже убогий. Их бескорыстье, их верность и преданность своему дитяти, не взирая на его возраст, поистине безграничны.

Способность к такой самоотверженности раздвигает стены старого дома, границы одной семьи. Женщина, отдающая, казалось, бы, все без остатка своим собственным детям, создает вокруг себя климат сердечности, доброты, столь необходимой для физического и нравственного здоровья не только ее детей, для нравственного здоровья всей нашей планеты. Таково свойство подлинной человечности.

Необычна судьба семьи Яровых! А сколько у нас таких семей! Мы знаем о прославленных, а в стране таких семей, как Яровы, не счесть. И у каждой своя судьба, необычная, невероятная, изломанная, искалеченная пронесшимся огненным ураганом войны. Мы видим несгибаемую волю Елены Алексеевны Яровой, перед испытаниями ее бледнеют человеческие муки.

Как писала «Комсомольская правда», мужеству матери невозможно найти удачное сравнение:

Случай ваш непредвиденный.

Так придумай, страна,

Для нее исключительно,

Новые ордена.

Чтоб за каждого сына,

Прямо так и назвать:

«За Илью», «За Василия»,

Чтоб носила их мать!

ЛЕД И ПЛАМЕНЬ

1. ВОЗМУЩЕНИЕ

Офицер в темно-зеленом плаще внезапно появился из-за угла двухэтажного дома, остановился. Ворота со скрипом распахнулись, и на улицу вырвалась шумная ватага учащихся высшего начального училища. Они энергично спорили.

— По-моему, сегодня преподаватели выглядели учениками! — утверждал один.

— На перепуганных индюков больше похожи… — дерзко говорил другой, и дружный хохот горячил и без того возбужденных юношей.

— А Ситников, кажется, понял, что его самодурству пришел конец…

— Не спеши с выводами. Длинная линейка, которая не раз причесывала твою шевелюру, может оказаться в других руках…

Новый взрыв смеха привлек внимание прохожих и смутил рослого старшеклассника, которому были адресованы эти слова. Произнес их высокий стройный юноша,