— Впрочем, тебе бояться нечего, — многозначительно продолжал юноша. — Ведь невинную голову и линейка не сечет…

Взоры всех обратились к старшекласснику, которому приходилось теперь краснеть за свое поведение во время только что закончившегося бурного собрания в училище. Кучка учащихся из купеческих сынков, среди которых был и племянник акмолинского атамана Кучковский, на все лады превозносила заслуги директора училища Андрея Петровича Ситникова, у которого не последним средством воспитания было рукоприкладство. Вот за это-то и выдавал теперь сполна подхалиму Георгий Монин, выделяющийся из массы воспитанников смекалкой и дерзостью.

События, происходившее в Акмолинском высшем начальном училище, в какой-то мере отражали создавшуюся в стране напряженную и сложную обстановку, когда в центральных районах огромной Российской империи уже победила Советская власть, а на далеких ее окраинах едва чувствовалось дуновение живительного ветра революции. Акмолинский Совет, созданный в результате длительной и упорной борьбы большевиков, делал свои первые шаги, действовал порой нерешительно, и это позволяло представителям имущих классов не терять надежду, что все останется без перемен.

Что же происходило в те дни в высшем начальном четырехклассном училище?

На уроке закона божия, который преподавал священник Добротин, неожиданно произошел взрыв всеобщего возмущения, копившийся длительное время. Законоучитель, как всегда, войдя в класс, хмурым, уставшим взглядом окинул учеников, молча сел за первую парту и негромким скрипучим голосом начал рассказ о житии и деяниях очередного праведника.

Класс оставался безразличным к словам законоучителя, каждый занимался своим делом. Чтобы лишний раз не раздражать себя непочтительным поведением школяров, батюшка всегда садился к ним спиной, опустив лохматую голову на широкие ладони рук, прикрыв глаза тяжелыми, набрякшими веками. Он монотонно рассказывал о чудесах святого, в которые вряд ли верил сам. Так было и на этот раз. Когда отец-законоучитель закончил рассказ и после слова «аминь» поднял кверху глаза, он увидел прямо перед собой туго затянутую ремнем фигуру. В классе все притихли. Стоявший перед батюшкой Георгий Монин на весь класс сказал:

— Пора бы нам закону божию сказать «аминь»!

Это было неслыханной дерзостью. Класс будто взорвался — все дружно захлопали. Георгий повернулся и неторопливо пошел к своей парте. А священник вскочил с места, чуть не опрокинув парту, и грозно густым баритоном произнес:

— Кто «за», прошу поднять руку! — и сам первый поднял правую длань.

Никто не ожидал от него подобного поступка. В классе воцарилась тишина. В момент, когда вслед за ошеломленным, но быстро успокоившимся Мониным стали поднимать руки другие, из-за парты выскочил Кучковский и бросился к директору.

В училище произошел взрыв всеобщего возмущения, как будто кто-то незаметно, но тщательно готовил его. Недовольные притеснениями администрации, грубым и бестактным обращением педагогов, преподаванием закона божия учащиеся самолично созывали собрания, избрали совет училища, а в классах — комитеты. Преподаватели стремились избегать этих, как они презрительно говорили, сборищ, но не в силах были остановить бурлящий поток.

— В Петрограде новая, Советская власть, а у нас прежние порядки, с которыми надо давно кончать! — кричал Шакир Бахтиозин, татарин по национальности, горячий, вспыльчивый в спорах, неудержимый в негодовании. Он бросился к кафедре, оттолкнув медленно шедшего к ней Кучковского, но его опередил Георгий, мгновенно оказавшийся возле друга.

Вошел Ситников, иронически и нарочито громко сказал:

— Кажется, в нашем училище верховодит Совдепия!

Монин пропустил мимо ушей эти слова. Горячо и убедительно говорил:

— Не анархия, а организованность — вот что нам нужно…

Монин? Опять Монин!

— Кажется, достаточно того, что в Совдепе есть один Монин, как его, Нестором звать? Это ваш брат? — вкрадчиво спросил директор.

— Да, это мой брат.

— Поистине, яблоко от яблоньки… — язвительно, словно бы негромко, но так, что все слышали, произнес Ситников, все еще надеясь на поддержку воспитанников, которым он настойчиво и систематически вдалбливал уважение к власти, «богом данной». И только сейчас, видимо, представил, как он был далек от понимания своих питомцев, как глубоко заблуждался относительно их преданности. Кучковский, ну еще несколько подхалимов, скрытых и откровенных… Нет, не они теперь создают политическую атмосферу в стенах училища, а эти — Монины, Бахтиозины. А те, те только вводили его, многоопытного педагога и администратора, тонкого психолога, в заблуждение. Андрей Петрович считал свой авторитет у учащихся непоколебимым, но теперь убеждался в обратном. Рукоприкладство? Страх вызывает уважение и рабское преклонение перед силой. Так было вечно. Новый дух времени, веяние эпохи? Все это преходяще и не должно касаться вверенного ему училища.

Эти размышления прервали слова Монина:

— Наше дерево зелено, и плоды на нем еще не созрели. Оно и сильно своей молодостью…

Ситников вспомнил подозрительное поведение батюшки, который, как ему рассказал Кучковский, первым проголосовал за отмену закона божия. «За священником Добротиным и прежде замечали странности, — подумал директор, — так неужели в нем верх взял еретический дух? Или хитрит отец-законоучитель, приспосабливается к моменту? Вот она — сухая ветвь вековых устоев, рухнувшая от первого порыва буйного ветра».

— Мы написали в Совдеп заявление, — продолжал невозмутимо Георгий, — в котором выразили протест против порядков в училище, выслеживания учеников, грубости и рукоприкладства. Волею сознательного большинства мы отменили преподавание закона божия. Мы просим Совдеп утвердить это решение.

— «Мы», «наше»! — взорвался директор, — а кого, собственно, вы, Монин, представляете?

— Справедливость! — с достоинством ответил Георгий.

— Это абстракция! — крикнул директор.

— Демагогия… — послышался робкий голос.

— Он представляет самого себя! — заорал Кучковский.

Директор одобрительно кивнул и бодро посмотрел на собравшихся.

Георгий корректно и сдержанно произнес:

— Под заявлением подписалось большинство учащихся.

2. ПРЕДСТАВИТЕЛЬ СОВДЕПА

В училище ждали представителя Совдепа. Как отнесется новая власть к заявлению? А вдруг усмотрит в этом школярский бунт? Что будет с теми, кто подписал заявление? Отчисление? Но тогда надо разогнать все училище! Такие мысли беспокоили Георгия Монина. Тревожные вопросы не давали покоя и директору. Одно успокаивало Ситникова: власть меняется, а порядки в училище остаются прежние. Был царь, потом земство, Временное правительство. А еще атаманское правление — тоже власть. Теперь Совдеп, он тоже не вмешивался. Глядишь, все и обойдется…

Ситников распорядился на втором этаже, в конце зала, поставить стол, собрать учащихся. Поговорил с учителями о том, как вести себя, когда прибудет представитель новой власти.

В коридоре, ведущем к залу, послышались быстрые шаги, и вскоре в дверях показался человек. Среднего роста, коренастый, черноглазый. Аккуратно подстриженные усы, гладко причесанные иссиня-черные волосы. Лучистые карие глаза. Притаившаяся на смуглом лице улыбка. Одет в современный, хорошо отутюженный черный костюм; черный галстук на ослепительно белой сорочке. Он поклонился педагогам, поздоровался с учащимися.

Собравшихся разбирало любопытство. Ждали человека в гимнастерке и галифе, с пистолетом на боку, в сопровождении