– В восемь я заеду за вами, – пообещала я.

Голос Ушаковой потеплел:

– Спасибо, ангел мой, у вас своих дел полно. Я справлюсь. Трудности закаляют.

– А неприятности человека ломают, – возразила я и повторила: – В восемь у вашего подъезда.

– Поедем вместе, – решил Макс, когда я положила трубку.

– Отличная идея, – обрадовалась я, – и Костина возьмем. Пойду спать, только сначала Кису поцелую.

Девочка в кровати читала книгу. Увидев меня, она ее отложила.

– Король Матиуш Первый, – улыбнулась я. – Это прекрасное произведение Януша Корчака стало моим самым большим потрясением в детстве. Я так над ним плакала, что мама сказала: «Успокойся. Корчак написал второй том. Он называется «Матиуш вернулся». Там рассказано, что юный король остался жив, победил всех врагов, женился и у него появились дети. Мне немедленно захотелось прочитать продолжение, но мама объяснила: «Его пока не перевели на русский язык». И я ей поверила. Прошел не один год, пока я сообразила: продолжения нет, мама просто хотела меня утешить.

– Больше никогда не соглашусь сниматься в рекламе, – отрезала Киса.

– И не надо, – сказала я.

– Я хотела, чтобы мне в классе позавидовали, – вздохнула Кисуля, – у нас королевой считается Тата Комарова. У нее есть все, а у меня ничего.

Я обняла малышку.

– У Комаровой есть два мопса?

– Ну нет, – ответила Киса, – зато ей сделали нарощенные локоны.

Я отпустила девочку.

– Фу, они на ощупь противные, в голове капсулы, ни помыться нормально, ни причесаться, спать неудобно.

– Сейчас другая технология, – заспорила Киса, – еще ресницы делают, брови. Вот, смотри.

Кисуля вытащила из-под подушки планшетник.

– Тата на снимке. Как она тебе?

Я пожала плечами.

– Может, раньше она и выглядела симпатичной, но сейчас смахивает на куклу. Брови просто катастрофа, надо же такой ужас нарисовать.

Киса засмеялась.

– Лампудель, ты ужасно наивная. Брови сейчас все такие делают. И ресницы наклеивают.

– Результат пугает, – вздохнула я. – Получается кукла. Ничего натурального.

Я встала.

– Ты куда? – зевнула Кисуля.

– Спать хочу, – призналась я, – завтра рано вставать.

– Мою благодарность не описать словами, – сказала Ксения, усаживаясь на сиденье, – вчера я чуть от ужаса не скончалась, когда Михаил позвонил. Но с вашей командой мне ничто и никто не страшен. Право, неудобно, что вы так много времени на меня тратите. Вы хотели со мной поговорить? Готова ответить на любой вопрос.

– Почему Филипп после окончания школы вдруг перебрался из центра Москвы бог знает куда? – осторожно начала я. – И не стал поступать в институт?

Ксения отвернулась к окну.

– Это длинная и грустная истории. Долго рассказывать.

– Пробка, – объявил Макс, – похоже, мы застряли. Ксения Львовна, вы любили двоюродного брата?

– Очень, – вздохнула Ушакова. – Для меня он был брат без приставки «двоюродный». Зеленов был крайне ранимым человеком, но сдержанным. Постороннему трудно было понять, что у Фила в душе. Но я всегда видела, как ему больно, неприятно от слов злых людей. В свое время Филипп решил завести «Инстаграм», назвал его «Любимое дело», стал выкладывать фотографии. Принесли ему останки платья, Зеленов его воссоздал и рассказал, как делал вышивку золотыми нитями. И полилось дерьмо полноводной рекой. Чего только народ не писал. «Не мужское это занятие», «Выброси рухлядь», «Фигней занимаешься, иди работать». Брат закрыл страницу. Никому не ответил. Но я чувствовала, как ему больно. Почему Филипп не поступал в вуз, получив «золотой» аттестат? Попробую объяснить, хотя придется углубиться в дебри семейной истории.

Ксения сделала глубокий вдох.

– Майя Алексеевна, мать Зеленова, была на редкость взбалмошной особой. Основная ее забота – чистота в доме. В детстве я думала, что она сумасшедшая. Только войдешь к ним в прихожую, раздается крик:

– Туфли сними, не мусори.

Не поздоровается, никаких слов приветствия не произнесет, сразу в регистре визга общается.

Пойду руки мыть, она за дверью:

– Кран до упора не отворачивай, зеркало забрызгаешь.

Она заставляла помощниц весь день носиться с тряпкой, веником, губкой, до остервенения начищать плиту, раковину, холодильник, пылесосить ковры. Я старалась без особой необходимости к Зеленовым не заглядывать. Кричала под окнами: «Фил, выйди». Частенько окно открывалось, появлялась тетя, и мне доставалось за шум. Папа умер, едва я пошла в седьмой класс, мама скончалась за два года до моего выпуска из школы. Дядя привел меня в свою семью. Я отбивалась от чести жить у Петра Филипповича как могла, говорила: «Я уже взрослая». Но ничего не вышло. Меня поселили в семье Фила. И вот тут мне стало ясно: тетя на всю голову больная. Настроение у нее менялось с невероятной быстротой. Войду вечером в столовую, Майя нежно улыбается.

– Солнышко, хочешь чайку с ватрушкой?

Я отвечаю:

– С удовольствием.

– Садись скорей, – начинает она хлопотать, – сейчас все принесу.

Уходит на кухню, возвращается через минуту чернее тучи, кричит:

– Села на мою шею, лентяйка. Ничего делать не умеешь!

Спрашивать, что я не так сделала, было бесполезно. На самом деле я хорошо себя вела. Просто тетке постоянно шлея под мантию залетала. Мне здорово доставалось, но Фил огребал неизмеримо больше. Сына Майя Алексеевна с детства терпеть не могла. С пеленок ненавидела.

– За что? – удивилась я.

Ксения заправила за ухо прядь волос.

– Во время беременности Филипп лежал у матери в животе не головой вниз, как положено, а поперек. Майе делали кесарево, что-то пошло не так, врач предупредил:

– Больше вы не забеременеете.

Майя прорыдала месяц, сына кормить она отказалась, кричала:

– Он убил своих братьев и сестер.

– И чем младенец виноват? – спросила у нее один раз моя мама.

– Он нарочно так устроился, чтобы стать единственным ребенком в семье, – объяснила Майя, – жадный, гадкий мальчишка.

– Это похоже на психическое расстройство, – сказал Макс.

– Мои родители тоже так думали, – кивнула Ушакова, – но Петр Филиппович, отец Фила, интересовался только своей работой. Он был прекрасным психиатром, но на жену и ребенка внимания не обращал. Майя наняла няньку, та ухаживала за мальчиком, а его мать драила квартиру и ненавидела сына. Мама рассказывала, как один раз Майя ей пожаловалась, что сын в три месяца писается в пеленки, не желает понимать, что такое горшок! Моя мама не выдержала, возмутилась: