Я подколол записку в досье с другими документами о деле по мэковскому наследству, досье вложил в папку, а ее запер в сейф. Часа два я молча разглядывал стену, а потом вышел и отправился на встречу с Марвином.

Отлично поработал я в то утро, друг-читатель: прочел несколько писем и одно подколол в досье. Уж и не спорь, превосходно я поработал, учитывая, что было это мое последнее утро в нашем мире.

В результате этих трудов мой друг Гаррисон обогатился тремя миллионами.

Термометр на здании, где разместилась редакция нашей "Бэнкер", показывал восемьдесят девять градусов, - я это для себя заметил, проходя мимо. На улицах почти никого. У большого похоронного бюро стоял припаркованный черный катафалк, - дверцы закрыты, какие-то родственники и служащие в черных костюмах столпились во дворе. Я подошел поближе; крупный пес вроде дога, каких разводят по берегам Чесапика, выскочил из кустов и помчался по тротуару прямиком к подъезду бюро - ах, это дама, а вот и кавалер, сеттер с примесью, молодой, видно, скачет во всю прыть, и ноздри ходуном ходят. У самих ступенек дама притормозила, отряхиваясь, а сеттер тут же на нее вскочил, свесив язык чуть не до земли. Как раз в этот момент дверь открылась и стали выносить гроб. Собаки мешали, очутившись на самой дороге. Кое-кто из несших усопшего сконфуженно хихикнул, а еще один служащий огрел сеттера по боку концом башмака - на похоронах-то! Сучка сползла со ступенек и устроилась посреди тротуара, рядом с катафалком, - сеттер все не слезал. И, смущая собравшихся, парочка продолжила свои любовные утехи под жарким солнцем; дверцы катафалка открылись, гроб осторожно поставили внутрь, - оставалось просто делать вид, что никаких пиров страсти не происходит.

Улыбаясь, я пошел дальше. Угораздит же иной раз природу выдумать такую вот тяжеленную символику. Просто как дубиной по голове огорошит, разыграв сценку вроде этой - жизнь продолжается вопреки смерти и прочее, уж до того понятно, что только глаза от стыда отведешь. И так все время - то солнце выглянет из-за туч ну именно в ту секунду, когда нашим удалось перехватить мяч у соперников то сидишь себе, предавшись мрачным чувствам, тут же слышатся раскаты грома, или, наоборот, pешаешь взять себя в руки, и, разумеется, утро к этому случаю выдается ослепительное; а ураганы, которые непременно до фундамента разворотят жилище кого-нибудь, у кого репутация скверная, зато дом добродетельного соседа стоит себе, или, случается, наоборот; а автобан с обязательным знаком "Скорость не превышать", а улицы с односторонним движением, ведущие к кладбищу! Кто не очерствел, кто привычен к вкусам более или менее изысканным, при виде подобного поспешит прочь, покачивая головой да лишний раз себе напоминая: хороший вкус - плод трудов человеческих.

Но все равно не так-то легко сохранить невозмутимость, когда на каждом шагу все тебе напоминает, до чего жизнь изобретательна на этакие штуки. Вот добрался я до перекрестка Главной улицы и Поплар-стрит, остановился поболтать минутку с капитаном Осборном и двумя его приятелями, расположившимися на скамеечке для фланеров у лавки Джорджа Мелвила, и вижу - посреди улицы самая настоящая могила вырыта и табличка стоит: "Осторожно Люди!"; в витрине часы выставлены, только старые они, времени давно уж не показывают; пpямо над капитанской головой широченная афиша, новые фильмы с этой недели - "Жизнь начинается в сорок лет" и "Отважные капитаны"; еще знак -"Машины не парковать", а голубь прямо на этом знаке и припарковался, сидит, крыльями потряхивает, - целую страницу мог бы написать, дальше перечисляя. Право, за руку себя держать приходится, чтобы не поддаться обаянию всей этой примитивной символики, а если бы я на свои сэндвичи с маслом зарабатывал сочинением рассказов, так уж дал бы себе волю, не сомневаюсь.! Помнится, читал я одну историю, где под конец герой валяется мертвый - не то кокнули его, не то руки на себя наложил, - в общем, валяется на полу рядом с кассовым, аппаратом, а к аппарату дощечка такая приделана с надписью "Ошибки при расчете исключаются". И показывает этот аппарат - ничего удивительного для привычных к слоноподобной иронии жизни - круглые нули, вот я как раз думаю, что автор мог бы и поостроумнее сделать, допустим, пусть бы на аппарате значилось 4 доллара 37 центов или еще какая бессмысленная цифра. А то уж очень все само собой разумеется, клише выходит и ничего больше.

Так что, друг-читатель, случись тебе что-нибудь про жизнь написать, ты уж постарайся, удержись от этих соблазнительных аллегорий, которые со всех сторон тебя обступают, не то можно поручиться, что непременно такое ляпнешь, чего в уме не держал, а люди, которым так хотел приятное сделать, на тебя же и обозлятся. Если сумеешь, ты моего примера держись и тех, кто гроб нес: улыбнись, само собой, - на собак, когда спариваются, без смеха смотреть невозможно, - и ступай себе, ни слова не проронив, будто ничего и не заметил.

О общественном отношении, равно и в экономическом, капитан Осборн с приятелями, облюбовавшие скамейку для фланеров, были чистой воды потребителями. Они ели и пили, носили пиджаки, курили сигары, при этом не производя ничего. На старой своей скамье они сидели рядком, вроде устриц под панцирями, заглатывая вое, на что падал глаз, но ни в чем не участвуя. Кембриджская жизнь проходила мимо них и сквозь, словно морская вода сквозь жабры, а они из нее вылавливали нужную им пищу, переваривая и происшествия, и людей, - то фыркнут, то откомментируют, и все это не сходя с места. Хор старых устриц, да и только, - устроились на излюбленной отмели и разглядывают проплывающую рыбку. Изредка одарят кого словечком-другим, а выговор скверный, старческий - все больше в нос, и пискляво так получается.

Ну, прогрохотал мимо голубого цвета вездеход: "Гляди-ка, Моуб Хенли раскатывает, - отметит один, - молодец парень".

- Только горячий он, - добавит другой. - Да, ловок, уж это точно. Палец в рот не клади.

- И не думай! - согласится третий.

- Славный парень у старика Моуба, - гнет свое первый и заходится кашлем, а может, это у него смех только, очень он собою доволен.

- Только горячий, - не уступает второй. - Весь в старика своего.

- А как же! - поясняет третий. - Яблоко-то от яблони недалеко падает.

А первый все не отдышится, пыхтит как паровоз, глаза все в слезах, физиономия - красная, потрескавшаяся - расплылась, и слюна на пожелтевших зубах вскипает, по тонким губам струйкой течет.

- Ха! Ух ты! - не уймется никак. - Нет, гляди-ка, а! Оп-па, ну орел, да погляди, погляди! Здорово! Вот это да! Давай, Моуб!

У меня выпала свободная минутка, и я присел к ним на скамеечку, устроившись в тени, - старикам больше солнышко нравится, и они сгрудились на другом краю, - послушаю бесхитростные их напевы. Катафалк отъехал от бюро, за ним следовали две машины с зажженными фонарями на крышах. У перекрестка процессия притормозила, потом тронулась на красный свет дальше - к Зеленой лужайке, так наше кладбище, которое у загородного клуба, называется.