Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да ну ее!
Корниенко стояла, потупившись.
– Это что же ты, Катя? – Я даже не знал, с чего начать. – Зачем здесь показываешь свой характер? Это потом, на свободе, в трудной ситуации проявишь. Знаешь, каково этим людям, офицерам? – спросил, оглядываясь на плотно прикрытую дверь. – Ты, когда вошла, в потолок смотрела, а я очень внимательно наблюдал за лицами.
Она молчит. Не спорит, не дерзит, просто молчит. Знаю, грубого слова не скажет, в этом Корниенко умеет себя сдерживать. И я думаю о том, что для нее неплохо было бы остаться у нас, а нам – продолжить работу с ней.
Когда я возвращаюсь в кабинет, комиссия уже рассматривает дело Кузовлевой. Вопросов к нашей старосте класса немного. Дома ее ждут бабушка и дедушка, каждому из которых еще нет шестидесяти. О месте на трикотажной фабрике договорено.
– Ну что ж, – подвела черту Дина Владимировна. – Мы, администрация колонии, будем писать представление в суд. Дадим суду гарантию, что ты готова к новой жизни. Мы ручаемся за тебя, понимаешь? Не подведешь?
– Нет, не подведу.
– Верим, не сомневаемся в тебе, Татьяна.
Сказав Кузовлевой последние, напутственные слова, Васильченко опустила глаза к бумагам. Просматривала что-то.
В кабинете начальника колонии тишина. Вопрос Кузовлевой уже решен, но она не уходит, переступает с ноги на ногу, ждет чего-то.
– Что тебе?—заметив, что воспитанница еще здесь, поинтересовалась озадаченно Васильченко. – Ну, говори, смелее!
Кузовлева набралась, наконец, решительности, пропела робким голосочком:
– Так вы меня отпускаете?
Настолько парадоксальной была ситуация, что все добродушно засмеялись. Дина Владимировна сказала серьезно:
– «Отпускать», Таня, будет суд. Но мы суд попросим, очень попросим за тебя.
Теперь и Кузовлева заулыбалась вместе со всеми. Широко улыбалась, искренне. Так, на мой взгляд, может только честный, твердо уверенный в своем завтрашнем дне человек.
В конце работы комиссия снова возвращается к делу воспитанницы Корниенко. Она опять стоит перед нами и смотрит в потолок. Члены комиссии молчат. Васильченко предлагает ей еще немножко поразмышлять за дверями и берет папку с делом. Внимательно вчитывается в скупые строчки характеристики. Хмурится. Хмурится. Перелистывает очередную страницу, и лицо ее светлеет на миг.
– Так, Корниенко, оказывается, бригадир?!
– В работе она зверь. Может показать пример, когда захочет, – поспешно поддакивает начальнику колонии воспитатель Заря. – После разрыва дружбы с Цирульниковой и Гуковой Катя во многом изменилась. В лучшую сторону.
Я о конфликте между Корниенко с лидерами «отрицаловки» не знал и с обидой посмотрел на Зарю. Интересно очень, почему я узнаю об этом в последнюю очередь?..
– Из-за чего разрыв? – спросила Васильченко.
– Шумарина стала у них камнем преткновения, – объяснила коротко Надежда Викторовна. – Она, твердо решив заработать УДО и возвратиться к сыну, отмежевалась от «отрицаловки». Цирульникова и Гукова это ей простить не могли, хотели «наказать» Шумарину, но вступилась Корниенко.
Теперь и для меня оитуация окончательно прояснилась. Корниенко с Шумариной издавна были близкими подругами, ими остались и сейчас. Агрессивность Цирульниковой и Гуковой в данном случае была вполне закономерной: «отрицаловка» всегда до последнего борется за каждого своего члена, ведь «отрицаловке» вольготно живется лишь в тех отделениях, где она больше по количеству и сильнее актива. В нашем отделении наступил, кажется, перелом. Так я думал. Но вместе с тем понимал: Цирульникова и Гукова свои позиции не сдадут, не успокоятся. Очень скоро пришлось убедиться в этом.
Воспитатель Заря, заканчивая с Корниенко, повторила дважды:
– Я с Катей готова продолжить работать здесь, я верю в нее.
Вслед за Надеждой Викторовной выступил почти каждый из присутствующих:
– Недавно бабушка Корниенко приезжала. Было четырехчасовое свидание. Ее мнение такое, что изменений к лучшему нет.
– Ведь было время, когда Катя и ложки глотала!
– В учебе она не очень активна...
– Неделю назад учителю химии сказала: «Я свое отучила. Пусть активисты помоложе стараются».
– О чем рассуждать? У нее еще полтора года, пусть едет в НТК.
Когда настал мой черед, я поддержал Зарю. Аргументированно постарался объяснить, что будет совершена серьезная педагогическая ошибка, если мы примем решение о переводе Корниенко в исправительно-трудовую колонию. Васильченко, всех внимательно выслушав, попросила привести Катерину.
– Допускала ли ты грубости мастеру?
На первый же вопрос Дины Владимировны воспитанница неожиданно ответила не выкручиваясь, не пыталась оправдаться.
– Да, в этом году.
По щекам Корниенко вдруг покатились слезы. Не спросив разрешения, она снова выбежала за дверь.
Это произвело эффект разорвавшейся бомбы.
Воспитатель Заря подхватилась, сказала с болью:
– Мне Катю жалко.
Тишина в кабинете наступила долгая и тягостная. Я пытался угадать, какое предложение будет вынесено для обсуждения первым, но то, что произошло в дальнейшем, было полнейшей неожиданностью. Как вихрь ворвалась в кабинет Корниенко.
– Отправляйте меня! Не хочу здесь!
Воспитанница тут же порывалась убежать, только ноги, видно, отказали ей.
Снова тишина до звона в ушах.
– Катя, успокойся. Присядь. Давай спокойно во всем разберемся, – с участием предлагает начальник колонии.
Корниенко молчит.
– Почему ты стремишься от нас уехать?
Корниенко продолжает молчать.
– Думаешь, что там будет лучше?
Молчит.
Дина Владимировна не выдерживает.
– Ладно, иди.
Катя медленно оборачивается. С трудом переставляет ноги. Надежда Викторовна помогает ей выйти.
– Отведу в жилую зону, – будто испрашивая согласия у членов комиссии, говорит воспитатель. – Пусть отдохнет.
Никто против этого не возразил.
Я посчитал это хорошей приметой. Разрешили работать, значит, о подготовке к отправке Корниенко по этапу речь пока не идет. Видимо, окончательное решение вопроса с ней будет отложено. Так и есть. Все расходятся. Спросив у Васильченко разрешения остаться, я наедине раскрыл начальнику колонии свой взгляд на поведение Кати и причины ее неуспеваемости в учебе. Вынужден был во имя благой цели приоткрыть занавес и в личные переживания девушки, которые были доверены мне одному.
Мучаясь этим, я долго не замечал никого вокруг. Когда пошел в буфет для сотрудников, ни с кем из очереди разговор не поддерживал. Молча и без аппетита ел. Допивал уже компот, когда подошла воспитатель Вера Ивановна Калинина, что-то спросила. Разговорились.
После обеда была работа в карантине, потом уроки во втором отряде вместо заболевшей Ангелины Владимировны – словом, замотался, напрочь забыв о Корниенко. А вечером увидел ее в промзоне сияющей.
– Не отправляют меня на «взрослую», – сообщила звонко, – здесь оставили!
– Ты – рада?
– А как вы думали!
Катя виновато улыбнулась.