В мгновения трезвости Септа ловила себя на том, что становится несносной и своевольной, еще немного и она будет помыкать служанками, безропотными и славными девушками. Однажды она сообразила с запоздалым стыдом, что прикрикнула на сбившуюся с ногу девчушку.

Сомнения появлялись, но времени не оставалось и на сомнения. Ни на что. Септа совсем не чувствовала времени, и, может быть, поэтому его не хватало даже на развлечения. Несколько часов в день уходило на наряды, несколько часов занимали долгие с переменами блюд и с музыкой застолья. И каждый день являлась необходимость встречаться с народом — Септа обнаружила, что в стране много городов. Пожалуй, их было слишком много. Каждый день она узнавала о каком-нибудь новом, более или менее значительном городе с населением в пять, десять и даже пятнадцать тысяч жителей, названия которого, однако, не задерживалось в памяти. Названия были какие-то стертые, и пять, десять или пятнадцать тысяч человек тоже были все одинаковые, безликие. Они не могли придумать ничего иного, кроме того, что уже придумали другие пять, десять или пятнадцать тысяч человек ниже по реке. Те же ковры и сукна, вывешенные на зубцах городских стен. Те же знамена. Те же волынки, барабаны и колокольчики. Тот же луг и та же толпа на нем. Тот же городской голова с той же речью. Та же давка вокруг выставленных на лугу столов со снедью. Та же истолченная ногами пыль.

И Септа почти не вспоминала о Рукосиле. Не возможно было забыть о нем вовсе, но Септа удерживала Рукосила на задворках памяти, откладывая на потом мысль обо всем том гнетущем, смутном, не определившемся, что связано было с именем этого человека. Раз или два, приметив конюшего среди придворных, Септа пряталась внизу, выжидая, когда он покинет насад — у Рукосила был и свой корабль. Но не могло же это тянуться вечно — они столкнулись лицом к лицу.

Это случилось на лугу возле небольшого, не имеющего каменной стены городка под названием Шестая Падь. Собравшиеся со всей округи крестьяне в белых расшитых свитках, городские парни и девушки, взявшись парами, ходили «ручейком» под однообразные завывания волынок. Принцесса Нута и приезжая знать наблюдали праздник с особо устроенного помоста. А Золотинка, которая не выносила бездействия, вмешалась в танцующую толпу, увлекая за собой небольшой табун молодых дворян, и тотчас же разрушила чинный порядок невообразимо растянувшегося «ручейка». Она велела всем стать в цепь, девушки между парнями, взявшись за руки.

Приготовились музыканты: волынки, четыре скрипки, погремушки и двойной барабан. Двойной барабан висел за спиной у мальчугана, которому была уготовлена участь подставки. Малыш, однако, не был в обиде, он добродушно улыбался, тогда как барабанщик стал позади него с выражением величайшей строгости на лице и принял палочки на изготовку. Казалось, сейчас в припадке вдохновенного неистовства шарахнет он мелкой дробью малыша по головке.

Ждали только знака.

Возглавив растянутую едва ли уже не на полверсты цепь, Септа держала через надушенный платок какого-то городского молодца, а свободную руку уставила в бок и посмотрела на музыкантов.

Они ответили ей преданными и влюбленными взглядами. Они ждали только ее. Они готовы были повиноваться, что бы она ни учудила. Они готовы были на всё! Свободно распустив пясть, Золотинка вскинула руку — музыканты впились глазами и… Отмахнула — грянули!

Золотинка подпрыгнула, сгибая ногу в колене, подпрыгнула и в согласии с наигрышем понеслась скачками. Десятки, сотни, если не тысячи людей, которых она увлекала за собой, извивались прихотливой цепью, повторяя каждый ее взбрык. От соразмерного топанья и притопыванья застонала земля.

Не зная удержу, Золотинка все наддавала и наддавала — перекрученная змея, стремившаяся вслед за ней, не выдерживала напряжений. Сколько танцоры не цеплялись друг за друга, руки обрывались, змея распадалась на обрывки, текущие сами по себе, — а Золотинке и горя мало, она не оглядывалась на отставших и мчалась прытким галопом.

Вот тогда-то внезапным чертом выскочил Рукосил. Осклабившись на скаку, конюший подстроился к галопу, схватил Золотинку за руку и повел еще шибче!

— Ага, попалась! — кричал он, обратив к ней горящее лицо с возбужденно скачущими усами.

Так что Золотинка выпустила мчавшегося за ней юношу, и тотчас с визгом и хохотом рассыпалась вся змея. Только Рукосил с Золотинкой неслись, не сбавляя прыти, под недоумевающие звуки волынок и удивление скрипок. В полный конский мах вылетели они из рассеянной толпы и перешли на шаг, когда оставили позади праздник.

Рукосил не отпускал девушку, они удалялись в сторону буковой рощи, и никто уж не смел за ними следовать, хотя несколько молодых людей и провожали пару долгими взглядами.

Грудь вздымалась, Золотинка дышала, раздувая ноздри, а сердце стучало поспешно и трудно, хотя прямая надобность в этом, казалось бы, миновала.

— Ну и как? — загадочно молвил Рукосил нисколько не сбитым голосом. Жестяные усы его и острая борода мало пострадали от прыжков и подскоков, завитые кудри без особого беспорядка лежали на плоском, высоко поднятом воротнике, как всегда безупречно белом.

— Я очень благодарна вам, сударь, за все, что вы для меня сделали, — нашлась Золотинка, несмотря на изрядную сумятицу в мыслях.

— Разумеется, разумеется, — насмешливо ухмыльнулся конюший.

Раскрасневшаяся от возбуждения Золотинка и вовсе зарделась — до корней волос.

— Ты прелестно выглядишь, — отметил он, спускаясь взглядом к россыпям золотого шелка на бедрах девушки.

Золотинка не поднимала глаз, ноздри ее раздувались.

— А это? — Он тронул широкий, в три пальца браслет, сплошь, без малейших зазоров усыпанный мелкими, как сколки света, алмазами. Подвинул браслет выше, поближе к локтю… и еще подвинул, не меняя застылой улыбки на лице… туже — пока не стиснул руку жестоким обручем.

Золотинка не поднимала глаза и только перестала дышать.

Тогда со снисходительной улыбкой он сдернул браслет к запястью — под локтем остался красный след.

— У тебя прямые плечи, — сказал он между тем с выражением задушевной задумчивости. — Это нужно скрывать большим вырезом на груди… А перехват хорош… Да и плечи, чего хулить, есть тут свое очарование. С таким-то изумительным станом… — Теперь он отстранился, разглядывая девушку, и говорил неторопливо, со вкусом, словно медлительно ее раздевал. — Изменчивый рот и много чего умеющие сказать глаза… Очарование не сознающей себя жизни и сверх того… что-то и сверх того… Что-то такое, что притягивает и завораживает мужское сердце, заставляет его сжиматься в истоме.

Он кивнул назад, в сторону праздничного столпотворения. Поближе, шагах в пятидесяти или ста маялось несколько молодых людей, не терявших надежду, что Золотинка возвратиться.

— Ну, и что ты собираешься с этим делать?

— С чем, сударь?

— Как ты собираешься распорядиться красотой?

— А как нужно?

— С умом.