Данло всю жизнь хотел узнать, что лежит за порогом этой двери. Быть может, радость избавления от жизни, глубокая, блистающая, вечная радость? Или только тьма, чернота, ничто? Он полагал, что и сам вскоре может последовать за ягненком на ту сторону, и тут тигрица наконец сомкнула свои клыки. Зубы у нее были как ножи-, которыми она орудовала с великой точностью. Она перекусила ягненку горло с такой силой, что отдача от удара зубов о кость прошла по всему ее телу и передалась Данло. Кровь брызнула ей на морду, на грудь и окатила Данло, который все еще цеплялся за ее загривок.

Ягненок лежал между ее лап, и его темный глаз был безжизненным, как камень.

Данло следовало бы отпустить ее и бежать что есть духу, но она вдруг бросила свою добычу, взревела и одним рывком перекатилась на спину, чтобы стряхнуть его с себя. Из Данло, вдавленного в песок, вышибло дух. Не будь песок таким мягким, тигрица сломала бы ему спину. Ее выгнутый хребет давил ему на грудь и живот. Он чувствовал во рту вкус крови и меха, а ее рычание, казалось, вибрировало в его собственном горле. Она все ревела, и лязгала зубами, и махала лапами в воздухе, а потом стала кататься по берегу. Избавившись наконец от Данло, она встала на ноги и припала к песку футах в трех от него. Ее дыхание горячими тяжелыми толчками било ему в лицо.

Он, тоже припав на одно колено, держался за ребра и ловил ртом воздух. Это противостояние длилось один только миг, но за это время между ними что-то произошло. Она смотрела на него странным глубоким взглядом, но таинственный огонь в глазах Данло наконец устрашил ее. Она отвернулась, встала – и возвратилась к лежащему на песке ягненку. Зубами она подняла его за сломанную шейку – нежно, как собственного детеныша. Ягненок болтался у нее в зубах, покачиваясь на ветру.

Не оглядываясь на Данло, она затрусила через дюны к темному лесу и скрылась.

Данло встал не сразу. Обратив лицо к западу, он смотрел на черное небо и слушал ветер. Пальцем, мокрым от крови ягненка, он потрогал язык. Давно уже он не ощущал вкуса живой крови. Она была теплая и сладкая, полная жизни. Данло проглотил этот темный густой эликсир и поблагодарил ягненка за то, что тот ценой своей жизни подарил ему, Данло, его благословенную жизнь.

Пока он молился за душу ягненка, пошел дождь. Небо наконец разверзлось, и на берег хлынули потоки ливня. Данло запрокинул лицо к небу, смывая кровь с губ, бороды и волос, со лба, с глаз. Зачерпнув пригоршню мокрого песка, он оттер от крови руки. Молния сверкала вокруг, шторм усиливался, а он смотрел, как кровь ягненка стекает с него, уходя в землю.

Дождь вгонит эту кровь в песок, а потом она вольется в море.

А дух ягненка уже слился с ветром, дующим с запада, с диким ветром, плачущим в небе и вечно облетающим землю.

Ночью Данло увидел сон. Он лежал, весь в поту, на мягкой шкуре у огня, и ему снилось, как высокий серый человек кромсает его тело, придавая ему какую-то жуткую новую форму.

Ему снились нож, и боль, и кровь. Человек с мастерством скульптора резал нервы Данло, свивал его жилы и ковал кости, покрывающие мозг. Когда же скульптор завершил свое мучительное ваяние и Данло посмотрелся в свое серебряное зеркальце, он не сразу узнал себя, ибо не носил больше человеческого тела. Весь этот страшный, нескончаемый сон Данло смотрелся в зеркало и видел в нем огневой образ прекрасного, благословенного тифа.

Глава 5

ЧУДО

Память можно создать, но нельзя уничтожить.

Поговорка мнемоников

Данло мог бы надеяться, что встреча с тифом станет для него последним испытанием, но оказалось, что это не так. Твердь – то с помощью идеопластов, то просто шепча на ухо – предупреждала, что впереди у него еще немало трудных моментов. При этом она ни словом не давала понять, в чем будет состоять трудность, но намекала, что он, как и при испытании на верность ахимсе, должен будет разгадать истинную природу теста и уяснить, почему его испытывают таким образом.

Прошло несколько дней. Данло гулял по берегу, высматривая на песке следы животных, пятна крови (и даже отпечатки ног человека по имени Малаклипс), и начинал задумываться: быть может, теперь Твердь хочет проверить, как долго он способен выносить одиночество? Ему нравилось жить наедине с черепахами и белыми чайками, но общество людей он тоже любил. Здесь некому было назвать его по имени, некому напомнить, что он пилот Ордена, который когда-то пил кофе с корицей в невернёсских кафе, в компании таких же мечтающих о звездах кадетов, – ив нем стало развиваться довольно странное отношение к самому себе.

Во многих смыслах это было более глубокое и верное отношение, подтверждаемое только крйкаТчи чаек и ритмичными ударами океана о берег. Пару раз, стоя в воде у прибрежных камней, он чувствовал, что вот-вот вспомнит, кто он на самом деле. Как будто океан смывал с него личность, растворяя его заботы, его эмоции, его идеалы, самый его взгляд на себя как на человека и на мужчину. Ветер развевал его волосы, соленые брызги жалили глаза, и внутри у него открывался странный новый мир.

В таком состоянии он охотно забывал свою ненависть к Хануману ли Тошу, искалечившему душу Тамары, но у него бывали и другие состояния. Часто, устремив взгляд к синему горизонту, он боялся, что забудет свою клятву найти планету Таннахилл или хуже того – свое обещание спасти алалоев от убивающего их вируса. Такие мысли сразу возвращали его в мир целей и планов, в мир черного шелка, легких кораблей и мерцающих под звездами каменных соборов. Он вспоминал свою жгучую потребность участия в главном деле человеческой расы. Он вспоминал, что люди нуждаются не только в неизведанном, но и друг в друге – иначе они не были бы людьми.

Однажды, вернувшись с долгой прогулки на север, в глубь материка, Данло обнаружил, что он больше не один. В сумерках он, как уже привык, вошел в дом, снял сапоги и дотронулся до второго снизу камня в дверном проеме. Этот белый гранит с вкраплениями черной слюды и тонкими трещинками напоминал ему один из священных камней, стоявших у вхо'да в его родную пещеру. В этот миг он понял, что в доме кто-то есть. Прихожая с голыми стенами и красным ковром на полу выглядела точно такой же, как всегда, но Данло чувствовал легкую перемену в воздухе – возможно, тепло чужого дыхания, шедшее откуда-то изнутри. Быстрыми шагами он прошел мимо пустой кухни, пустой чайной комнаты и каминной в медитационную – и там, в дорожном плаще из летнемирского шелка, у выходящего на море окна стояла единственная женщина, которую он любил в своей жизни.

– Тамара! – вскрикнул он. – Не может быть!

В сумерках, в комнате с погасшим камином, он не сразу уверился, что это она. Но когда она повернулась к нему и он увидел ее прекрасные темные глаза, у него перехватило дыхание.

Эта таинственная женщина не могла быть никем иным, кроме Тамары. У нее был такой же крупный нос и улыбчивый рот. У нее были длинные золотистые Тамарины волосы, и высокие скулы, и гладкий лоб, и маленькие уши. Данло хорошо помнил эти чувственные красные губы и крепкую шею.