Затаила Мария в себе эту весть-явление. Даже на исповедь не пошла, чтоб себя и людей в сомнение не вводить. Не поверила в свою избранность, повременить решила, а вдруг все на том и кончится. Решила жить дальше по-старому, а там сама жизнь покажет, где правда, где вымысел…

Не прошло и двух дней, как приключилось с вдовой Марией другое чудо. Возвращалась она вечерком с поля и уже к крылечку домика своего подошла, за ручку взялась, хотела дверь открыть, как вдруг накрыло ее светлое облако, туманом окутало, и она тут же на травку без чувств упала, сознания лишилась-потеряла. А как глаза разлепила-открыла, и видит: висят перед ней в воздухе две иконы – Знамения Божией Матери и Марии Египетской, а Николай Чудотворец самолично перед ней на земле стоит и сердито так выговаривает:

– Али тебе не было сказано, чтоб народ ваш новый храм в селении своем строил? Передай всем, пусть сами добрый лес рубят, по реке сплавляют, на гору вытаскивают, шкурят-обтесывают, под храм заготавливают. Вот коль они тебя не послушают, то падет на них кара Господня, – лучшие из прихожан и священник с ними помрут в одночасье…

Проговорил, и видение растаяло-исчезло, как будто ничего и не было. Только в воздухе запах благостный стоит, будто кто ладаном курит, а с лугов из-за реки свежей кошениной тянет-веет, дурманом голову кружит. Самое покосное время стоит.

Встала вдовица Мария с земли, оправилась, вздохнула тяжело и думает: «Неужто не чудится все это мне, на самом деле явление Господне на меня, грешную, снизошло-спустилось, как есть открылось? Но почему на меня именно? Вон, батюшка наш, не в пример, и богомолен, и собой видный… Почему явления эти – не ему, никак в толк не возьму…»

Всю ночь Мария глаз не сомкнула, думала о явлениях тех, а, едва светать начало, подхватила грабельки и на покос отправилась сено грести-ворошить. Идет себе быстрехонько по тропке луговой, по сторонам поглядывает, к шорохам разным прислушивается. А ночью туман на землю пал, все кругом, словно в парном молоке, плывет, видится и чудится вдовице, что за каждым кустом Николай Угодник стоит, глядит на нес с укоризной, седой головой качает и пальцем грозит.

Вдруг сзади ее кто-то как за плечо схватит-дернет. Она со страха и заголосила, обмерла, грабельки на землю бросила. Обернулась, а то соседка нагнала, стоит, смеется, тоже на покос подалась с вилами на плече, на черенке узелок с припасами.

– Чего так испугалась-вздрогнула, Мария? – спрашивает. – Ажно похолодела, и вся кровь с лица отхлынула. Али чего недоброе причудилось-привиделось?

– Да сама не знаю… Шла… Задумалась…

– Поди, страшно одной-то? Пойдем теперь вместе, а повезет, найдем двести.

Идут они дальше, переговариваются о разных разностях, а у Марии одно на уме: не открыться ли соседке про видения свои. Уж рот было открыла, чтоб сказать, а слова не идут… Не знает, с чего и начать. Хоть что тут делай, а не выходит, не получается.

«Может, оно и к лучшему, – Мария себе думает, – соседка, она баба едка, на язык колючая, без бритвы обреет, без спроса высмеет-ославит, по всей деревне растрезвонит, по округе разнесет. Нет, не откроюсь, до поры затаюсь. Не пришло пока мое времечко…»

А вскоре и разошлись-разбрелись, каждая на свой надел сено сгребать, копешки метать отправилась. Так и день прошел незаметненько, спокойненько за работами-хлопотами. Скоро и неделя минула, и никаких знаков-явлений Марии больше не было, успокоилась вдовица, бояться перестала.

«Знать, через кого другого порешила Богородица свою волю сообщить. И слава Господу. Нет за мной никаких заслуг, чтоб быть перстом Божьим отмеченной. Буду и дале век коротать, жизнь доживать…»

Вчера она так подумала, а на другой день в обеденную пору пошла за околицу, как опять облако небесное ее накрыло, на землю прижало-опустило. И Николай Угодник обращается к ней с грозным словом, а глаза так и горят, до костей огнем жгут.

– Отчего не объявишь о видении своем и повелении нашем?! Сама на себя невзгоду наводишь! Знаешь ли, что с тобой случиться может?!

Не успела Мария и рта раскрыть, как руки назад повело-скрючило, тело дугой выгнуло, и упала она ниц, в расслаблении ужасном. Только вдруг сквозь шум в голове слышит голос Божией Матери:

– Это тяжело. Мне ее жалко.

В тот же миг боль пропала, тело силу прежнюю обрело, в голове прояснилось. Как только совсем в себя пришла, огляделась, а рядом с ней никого нет, сама ж на земле лежит. Соскочила и прямиком к духовнику батюшке поспешила-направилась. Тот в церкви был. Марию благословил, ручку для целования подал, спрашивает, с чем пришла в неурочный час.

Всему вдовица Мария выложила, как на исповеди, ничегошеньки не утаила, не сокрыла. И сразу на душу облегчение пришло. Батюшка ее внимательно, не перебивая, выслушал, святой водой окропил и домой с миром отпустил.

– Иди себе, раба Божия, молись усерднее, может, и простит Господь грехи твои, избавит от искушения…

А как быть-поступить, не сказал, не присоветовал.

Пришла Мария домой, а на душе опять печаль-кручина, неладно, несветло, непразднично. Сердце давит, в глазах темно. Уже две недели прошло, как наказ Небесный ей был, верно, дальше тянуть некуда. Решила на другой же день в город податься, явиться на архиерейский двор, а там – как сложится-выйдет. Мир не без добрых людей, что-нибудь да присоветуют-поскажут, куда надо, направят…

Никому о задумке своей Мария не сказала, не поведала, а утром ранехонько из избушки вышла, приперла дверь падкой, на руку узелок с караваем повесила, посошок прихватила и подалась скорехонько по-над берегом прямиком в Тобольск, не раздумывая.

Вскоре первый лог темный прошла-минула, что в народе Разбоем зовут. Поджидают тут странников-путников лихие люди разбойные, до ниточки обирают, а случается, и жизни лишают. Но никто ее не остановил, не тронул. Пошла далее. Следующий лог, Коноваловский. топкий да вязкий, но и через него перебралась по жердочке сухой ногой. Дальше идет-спешит без остановки, без отдыха. Вот и речка Шанталык с Ивановским выселком, а там до города совсем рукой подать: и десяти верст не будет, только на гору взойти-взобраться.

Притомилась Мария, присела отдохнуть, узелок с едой развязала: только ломоть хлеба отломила, как явился перед ней столб облачный вышиной до самого неба будет. Глаза подняла, а на самом верху видит опять две иконы – Божией Матери и Марии Египетской. Святитель Николай стоит на земле близехонько в полном архиерейском облачении и обращается к Марии разгневанно:

– Отчего до сих пор медлишь рассказать обо всем народу? Последний срок тебе дается. Не выполнишь, пеняй на себя. Будешь всем телом расслаблена, до самой смерти лежать без движения. Но коль объявишь обо всем, тебе сказанном, а тебя не послушают, то им страдать, с тебя вина снимается.