— Как поживают ваши очаровательные дочки?

— Нэн здорова, — с трудом проговорил он, — а Нелл тяжело больна гриппом.

Он выслушал слова сочувствия, советы применить растирания и пластыри. И заставил себя встряхнуться.

— А ваши подопечные, они все еще живут с вами?

— Увы, нет! — сообщила миссис Уотсон. — Они переехали к родственникам в Нортумберленд. И теперь мы с преподобным абсолютно одиноки.

У них нет никаких забот, заключил Гарри, любой визит им в радость. Набравшись решимости, он приступил к делу:

— Вы всегда были так добры к моей жене, миссис Уотсон, даже когда она испытывала ваше терпение.

— О! — смущенно отмахнулась она. — Я всегда была рада играть свою роль. Как поживает дорогая Хелен, если я могу так ее назвать?

Как ответить?

— Хорошо — что касается ее здоровья. Ну а в отношении ее характера…

Пауза…

— Он у нее всегда отличался крайним своеобразием, — поджав сухие губы, заметила миссис Уотсон, опустив взгляд на выцветший синий ковер.

Гарри заставил себя продолжать:

— За годы пребывания в Валлетте, во время этих незабываемых воскресных встреч… мы с вами частенько касались ее манер… Ее легкомыслия, нежелания считаться с приличиями…

— Увы, это так, — вздохнула миссис Уотсон. — Она все время боролась с собой, и я всегда ей сочувствовала.

Преподобный Уотсон что-то меланхолично пробормотал.

— Надеюсь, ее поведение изменилось к лучшему с тех пор, как вы возвратились к строгим правилам нравственного климата родной страны? — предположила миссис Уотсон, по-воробьиному склонив голову набок.

Гарри сокрушенно покачал головой.

С тонких поблекших губ миссис Уотсон слетел тихий вздох.

— Я уверена… простите мне эту вольность, адмирал… я всегда была уверена, что Хелен изменится, если только вы прямо объясните ей, чего ожидаете от матери своих детей… не смягчая своих требований, без иносказаний Боюсь, в подобных натурах снисходительность и терпимость выпускают на волю худшие черты. — Она сделала паузу. — Если бы вы доверились мне, я сочла бы своим христианским долгом попытаться повлиять на нее…

— Для проповедей уже поздно, — прервал ее Гарри. — Недавно… — Ему показалось, что это будет более пристойно, чем «вчера вечером». — Недавно, должен доверительно вам признаться, я начал подозревать…

Она устремила на него жадный взгляд. «Какие у тебя большие глаза, бабушка», — почему-то вспомнилось Гарри, хотя миссис Уотсон всего на десять лет старше его жены.

— Дело не только в ее манерах, — угрюмо продолжил он. — Дело в том, что здесь, в Лондоне, само ее поведение… Возможно, она действительно перешла границы… — И он заставил себя коротко рассказать о том, что произошло вчера вечером.

Лицо миссис Уотсон удивленно вытянулось, она обернулась и взглянула в водянистые глаза супруга.

Гарри понял, что шокировал их.

— Но у меня нет доказательств, а я понимаю, что мужья, которые на много лет старше жены, часто грешат излишней ревностью и подозрительностью.

— Нет! — пронзительно вскрикнула она, так что он даже вздрогнул. — Вы, адмирал, добрейший человек, подозрительность вам совершенно несвойственна… — Миссис Уотсон на мгновение прижала бледные пальцы ко рту. — Остается только удивляться, что вы так долго терпели нетерпимое.

Гарри пораженно всмотрелся в ее лицо.

— Вы знали? — У него сорвался голос.

— Не наверняка. Мы просто опасались, верно, дорогой?

Реакция его преподобия снова выразилась в кивке и нечленораздельном бормотании.

Гарри удивило то, что скрывается за его потрясением. Помимо ярости и унижения он испытал чувство, которое вынужден был определить как облегчение.

Миссис Уотсон встала и скромно присела на краешек дивана рядом с Гарри.

— Мы не решались об этом говорить. Мы намекали, зондировали почву, но как могли мы выразить свои пугающие выводы, когда вы, с вашим благородством, не желали и слова против нее слышать? По совести говоря, мы не могли взять на себя смелость первыми обвинить мать ваших детей без твердых доказательств… Но сейчас могу вам признаться, что нам казалось… там, на Мальте… что отношения Хелен с различными ее кавалерами можно было интерпретировать самым неподобающим образом!

«С различными»? Гарри показалось, что голова его вдруг стала невыносимо тяжелой, он опустил ее на руки. Твердые концы крахмального воротничка кинжалами впились в подбородок. Он хотел что-то ответить, но вместо слов у него вырвались рыдания. Слезы не давали ему говорить, они текли по ладоням, стекали на бороду, капали на воротничок и галстук. Соленые, как морская вода, только горячие. Он плакал, как дитя, плакал за все эти годы, когда вместо этого лишь пожимал плечами; плакал обо всем, на что надеялся, когда стоял в той флорентийской церкви рядом со своей ослепительно прекрасной и юной невестой и звучным голосом произносил свою клятву.

Миссис Уотсон ждала, когда он выплачется.

Наконец он хрипло откашлялся.

— Каким же идиотом я был! — простонал он сквозь мокрые пальцы.

— Ни в коем случае! Вы были лучшим из мужей. — У нее мягкий и ласковый, материнский голос. — Мы считали вас мучеником, верно, преподобный?

— Верно, — подтвердил тот.

Гарри вытер лицо носовым платком.

— Что ж, — сказал он, складывая его. — Теперь я уже не мученик.

— Да, — согласилась миссис Уотсон. — Всякому терпению приходит конец. Ради малышек…

При мысли о Нэн и Нелл он едва удержался от слез.

— Не говоря уже о вас самом. Ради веры и… и приличия ради, — продолжила она, — вы должны доказать ее вину.

— Или невиновность, — возразил он. — Все-таки, возможно…

— Да-да, разумеется. Необходимо все выяснить, вот что я хотела сказать, — уверила она. — Собрать сведения.

— Но как… — Гарри осекся. — Все это так пошло, так гадко!

— Вот поэтому будет лучше, если расследование с самого начала доверить профессионалу, верно, преподобный?

— О да, дорогая, конечно.

— Чтобы человек вашего благородного склада не касался постыдных подробностей.

— Вы говорите, профессионалу? — тупо переспросил он.

— Почему бы вам не позволить нам выступить в роли добрых самаритян… не предоставить это нам? — предложила миссис Уотсон, бережно похлопывая его по руке.

Легкомысленная молодая леди и умная серьезная женщина суть близнецы, рожденные в один день и вскормленные одним молоком, но одна любит одеваться ярко и броско, а другая — просто и скромно; одна борется за право женщины быть беспечной и вульгарной, а другая — за свое право быть самостоятельной и эмансипированной.