Рину погрузили в машину. Пока врач ставил ей укол, медбрат спросил Кабана:

– Лет ей сколько? Как фамилия, имя?.. – он приготовился записывать.

– Лет? – переспросил Кабан. – Пятнадцать… Зовут Рина… А фамилия…

Елы-палы, не знал он, как фамилия Рины, ни к чему вроде было.

– Все ясно, – сказал медбрат. – Она никто и зовут ее Никак.

Он тоже был пожилой и тоже в очках, но не морщинистый, а бородатый.

– Время, время… – заторопил врач. – Ни черта они не знают друг про дружку… Поехали, Дима. Там разберемся…

– Разрешите мне поехать с ней? – попросил Медведь.

– Нельзя! – рявкнул врач.

«Скорая» уехала, притормаживая перед выбоинами в асфальте. Кабан только теперь заметил, что у него дрожат руки, как после очень большого бодуна. А он ведь за весь вечер только бутылку пива оприходовал. Он почувствовал тошноту, подступившую к горлу. Пошел к кустам и сблевал. Потом вернулся к подъезду, остановился перед Оленькой и, ни слова не говоря, влепил со всего размаху тяжелую пощечину.

– Куда они Рину повезли? – сокрушался Медведь. – Где нам ее искать?

– Не знаю, – буркнул Кабан, а сам подумал, вспоминая врача и медбрата, хоть бы они вытащили ее, хоть бы она выкарабкалась.

– Кабанчик, прости меня, идиотку, – ныла Оленька. – Я хотела, как лучше…

Хотела, хотела… Хотеть, говорят, не вредно. Нет уж, ни хрена подобного, вредно, оказывается, хотеть.

Медведь совсем замкнулся в себе. Работать забросил, играть не играл, просто тащился за Кабаном на площадь или в переход, садился на пятую точку, подстелив газету, с утра до вечера накачивался пивом и молчал. Кабан в одиночку горбатился, а Оленька аскала. Но без куража. Шоник где-то бродяжничал. Уехал неделю назад за Надькой, повез куклу и ни его, ни Надьки, ни куклы. Рину вспоминали как-то испуганно.

Уныло дни текли. Распалась группа.

В подворотне Медведь подобрал котенка, прикормил, таскал за пазухой. Котенок был рыжий, крохотный, недели две-три как появился на белый свет.

– Зачем он тебе? – спросил Кабан.

– Так, – уклончиво ответил Медведь.

Никак не могли выбрать котенку имя. Столько вариантов перебрали – ни один не подходил. Ночью для котенка наступало время игр. Людям спать хочется, а он, как заводной, шныряет повсюду, запрыгивает то на Медведя, то на Оленьку, то на Кабана. С собственным хвостом потешно заиграется, оставит хвост, начинает у всех подряд пальцы ног покусывать. Уснешь тут, как же!.. Больше всех он Кабану досаждал.

– Ну, ты шустрый… Как шнурок, – вырвалось как-то у Кабана.

Котенок посмотрел на него и мяукнул.

Оленька повторила:

– Шнурок…

Котенок повернул к ней мордашку. И опять мяукнул.

Кабан и Оленька засмеялись. Даже Медведь улыбнулся.

– Значит, быть тебе Шнурком, – заключил Кабан.

Оленька вскоре уснула. Медведь положил котенка себе на грудь и, поглаживая, сказал:

– Я Рине его подарю.

– Подари, – сквозь дрему ответил Кабан.

– Слышь, Кабан, – помолчав, позвал Медведь.

– Че тебе? Давай спать…

– Слышь, Кабан… Я Рину люблю…

– И я люблю.

– Знаю… Но я… не так люблю… А так… Понимаешь? В общем… как ты говоришь… С первого взгляда, – Медведь вздохнул. – Ладно, спи…

Утром вышли на улицу – дождь лупит. Поеживаясь, закурили. Шнурок грелся за пазухой у Медведя, который сбоку испытующе поглядывал на Кабана. Просек он ночью откровение Медведя или заспал? Кабан бросил окурок, сразу же новую сигарету прикурил и сказал:

– В такую погоду хозяин собаку из дома не выгонит, – и непредсказуемо, на совершенно другую тему перескочил: – Медведь, а вы друг другу подходите. Пара, что надо…

Значит, все слышал и просек.

– Серьезно?

– Серьезнее не бывает.

– К кому он подходит? – встряла Оленька.

– К кому надо, к тому и подходит.

– Неужели так и нельзя узнать, в какую больницу ее увезли? А, Кабан? – спросил Медведь.

– Думаешь, мне этого не хочется?

– А может, она… это… ну… может, умерла?..

– Ты че канифолишь?! – грубо оборвал Кабан. – Я такие дозы принимал! Сам свидетель… И ничего – не протянул пока ноги… Найдем мы ее. Только не ссы…

Работать в такую погоду не хотелось. Кабан объявил выходной. Он решил загнать золотую цепь, которую хранил про черный день. Как раз черный день и наступил. Они пошли на скупку. Получив деньги, он поделился с Медведем и Оленькой. Вдруг заметил, в здание вокзала заходит Олег Черенков.

– Ждите меня в переходе, – бросил Кабан и побежал за ним вдогонку.

– Здорово, Олег.

– Здорово. Что скажешь, Кабан?

– Помоги Рину разыскать. В какой она больнице…

– Ты меня утомляешь, Поросенок, – прервал мент Олег Черенков. – От тебя последнее время сплошная головная боль. Показатели мне лохматишь. Пора возвращать тебя обратно в детский дом.

Мент поганый, ментяра, только бы и рыскал, где полегче срубить лавэ, а бескорыстно людям помочь – палец о палец не стукнет. В детдом он сдаст. А ху-ху не хо-хо?

– Ну что? – с надеждой спросил Медведь, когда Кабан появился в переходе.

– Пока ничего.

У Ашота затоварились чебуреками и пивом. Вова-баянист работал на их месте. С вечера, невооруженным глазом видно, Вова крепко перепил, нужно было срочно опохмелиться, а это значит, давай, «Таганка», выручай. Они к нему подсели, с чебуреками и пивом.

– … Таганка, я твой навеки арестант…

Медведь выковыривал мясо из чебурека, подсовывал Шнурку.

– Ты ему пива дай, – подсказал Кабан.

– Ага… советчик хренов.

– … Погибли юность и талант

В твоих стенах.

Вове-баянисту ни рубля не кинули. Он вообще пока ничего не заработал.

– Угостили бы пивком… Дай хлебнуть, Кабан… Буксы горят.

– Один хлебнул, на дно нырнул. Прошло семь лет – известий нет, – схохмил Кабан.

– Не жмись… Когда-нибудь и я тебя выручу…

– Пей, – Кабан сунул Вове бутылку. – Ты ведь знаешь, мне не жалко…

– Кабан, ты – человек, – сказал Вова-баянист, опорожнив бутылку почти до дна.

– Допивай, – великодушно разрешил Кабан.

– Ты ваще – человек!

Вова-баянист, растроганный такой щедростью до глубины души, допил пиво.

– Хочешь, я для тебя «Таганку» спою? Для тебя одного?