– Не надо… – торопливо отказался Кабан.

Оленька слиняла по своим делам. Кабан подумал, что ему нужно как следует встряхнуться. Достал мобильник, позвонил Женечке.

– Прости, мы не договаривались… Но ты мне так нужна! Ты сегодня свободна?

– Для тебя? Я всегда свободна для тебя.

– Тогда приглашаю тебя в «Иль патио».

– Никогда не была в «Иль патио». С тобой не только в «Иль патио». С тобой хоть на край света…

«Иль патио» – это чуть-чуть ближе. Встречаемся на Новых Черемушках.

– Медведь, я ухожу, – объявил он.

– Благословляю, Кабан.

– Ты держись, Медведь. Брат…

– Кабан, брат! Я держусь… Изо всех сил держусь.

Они обнялись, как заведено. Кабан ушел, перекинув за спину гитару. Медведь еще пивка взял, угостил Вову-баяниста и попросил:

– Спой «Таганку», Вова… Для меня…

– Медведь, ты – человек! Только для тебя… Реально…

Вова, растягивая меха баяна, запузырил «Таганку» по уже десятому, наверно, кругу:

Цыганка с картами,

Дорога дальняя,

Дорога дальняя,

Казенный дом…

Быть может, старая

Тюрьма центральная

Меня, парнишечку,

По новой ждет…

«Иль патио» – пиццерия веселая. В зале всегда битком. Но Кабан без очереди ухитрился отбить два места. Он вразнос пошел, шиковал, любое желание Женечки готов был выполнить.

– Что ты хочешь? – спрашивал он.

– Тебя хочу.

– Прямо здесь?

– Нет, милый, здесь криво.

Блин… Как приятно это звучит – милый…

– Что ты хочешь? – спрашивала она.

– Тебя хочу.

С ума сойти!

– И я хочу!

– Прямо здесь?

– Нет, милая, здесь криво. Хочешь, я тебе песню спою?

– Песню? Какую песню?

– Свою песню. Я сам ее написал.

– Ты здесь ее споешь?

– Здесь! А что такого? Тебя это смущает?

– Нет… Только не разрешат…

Кабан усмехнулся.

– Кому – мне? Сеня, мой друг, говорил, дух дышит, где хочет. Еще не родился человек, который мог бы мне что-либо не разрешить.

Он расчехлил гитару, вышел на середину зала и так зажег! Парни ревниво на него смотрели, а девчонки – любую уводи! А он только для Женечки пел.

Шальная ночь спускается на город,

А в переходе вечно горит свет,

Там группа музыкантов пьяным хором

Дает толпе последний свой концерт.

«Я хочу тебя», – кричали его глаза.

«Я хочу, хочу», – отвечали ее глаза.

И рвутся струны, и садится голос,

И аскер, рассекающий толпу,

Чуть жалобно, чуть нагловато просит:

«Подайте гитаристу на струну… »

Идет народ, народ рубли кидает.

А месяц, убывая с каждым днем.

Улыбку дарит, дарит и не знает,

Что музыкант тот в аскера влюблен.

Кабан сорвал сумасшедшие аплодисменты. В общем-то – наплевать! Эти аплодисменты ему до лампочки.

– Поехали ко мне, – шепнула Женечка. – Только предупреждаю… у меня не было никого до тебя.

«Господи… Женечка… а то, что у меня было до тебя… этого никогда не было», – подумал Кабан.

Кабан вернулся на Курский, как на крыльях прилетел: он стал у Женечки первым… А тут еще одно радостное событие: Шоник наконец вернулся. Буквально за пять минут перед Кабаном. С Надькой и куклой.

– Шоник!..

– Кабан!..

– Надька!..

– Кабанчик!..

Шоника обнимали, Надьку тискали, зацеловывали, совали ей деньги, Оленька купила мороженое. Но Шоник запретил давать мороженое Надьке. Горло слабое. Оленька сама съела. Вова-баянист объявил:

– Для Шоника и Надьки… исполняется «Таганка»…

– Заебал ты всех своей «Таганкой», Вова! Хрен с тобой, пой…

Шонику уже рассказали про Рину.

– Сам-то как? – спросил Шоник Кабана.

– Нормально.

– А твоя подруга? Женечка…

– Шоник… – Кабан закатил глаза. – Ты представить не можешь… Я у нее первый!

– Кабан, извини, это я могу представить. Я не могу представить, что она у тебя первая.

– А вот представь себе – первая! Любовь с первого взгляда… У меня первый раз такое!.. Шоник, я так рад тебя видеть!.. Наконец-то ты приехал… Опять наша группа вместе…

– Куда же я денусь от вас, Кабан?

– Давай Цоя забацаем, Шоник. «Видели всю ночь, гуляли всю ночь до утра!..»

– Давай, Кабан!

Всю ночь пили и гуляли. До утра! Как в песне Виктора Цоя.

На следующий день дождь так залил Москву, словно намеревался смыть ее с лица земли. Вечером объявили штормовое предупреждение. Гидрометцентр в этот раз не промахнулся. Бешеный ветер рвал провода, остановив движение троллейбусов. Срывал крыши. Крушил стекла витрин. Валил деревья. Москва не помнила такой вакханалии. На вокзальной площади шквальный порыв свернул в трубку огромный рекламный щит. Переход Курского вокзала затапливали потоки воды. Музыканты сгрудились в переходе. Кабан, Медведь, Шоник… Два Коли-Васи… Вова-баянист. Никто не играл, не пел. Какое там?.. Не до этого. Перепуганный Шнурок не высовывал носа из-под куртки Медведя. Надька прижимала к себе куклу. Люди спускались в переход, промокшие насквозь. Даже зонты не спасали. И вдруг…

Шоник первый увидел. Как будто бушующая наверху буря занесла ее в переход.

– Рина! – завопил Шоник.

Она подошла к ним, осунувшаяся, бледная, следы побоев еще оставались на лице. Сразу не узнаешь. Но ее улыбку забыть было невозможно. А Рина улыбалась.

– Привет, Шоник…

– Рина!..

– Привет, Оленька…

– Рина!..

– Привет, Кабан…

– Рина, а я Надька… А это моя кукла. Мне Шоник подарил.

– Здравствуй, Надька… Красивая у тебя кукла…

Медведь подошел к Рине, в глазах его блестели слезы.

– Здравствуй, – сказал он. – Как здорово, что ты вернулась. Мы очень переживали… Я жутко переживал… Очень я тебя ждал, Рина… А это – Шнурок. Ну, в общем… для тебя… Ну, типа от меня… Он тебе понравится…

Медведь вытащил из-за пазухи пушистый комочек и отдал Рине.

– Шнурок?! Какая прелесть!..

Рина принялась целовать мордочку котенка.