– Перестаньте, сударь! – сказала я. – Вы стали невыносимо дерзки.

– Мадам, разве есть на свете хоть что-то, что удивило бы Версаль своей дерзостью? Все непристойное и скабрезное здесь, в этих стенах, уже сказано и сделано. Может быть, вы не любите литературу?

– Мои литературные вкусы немного отличны от ваших… Признаться, я предпочитаю «Киллеринского настоятеля» аббата Прево.[15]

– Фи, это же сочинение для монастырских воспитанниц!

– А ваши стихи придутся по вкусу разве что Розали Дюте![16]

– Что же тут плохого? Эта танцовщица, по-моему, великолепная женщина, и ничуть не уступит нашим версальским жеманницам!

– Надеюсь, вы не оскорбите меня сравнением с этой особой? – спросила я высокомерно, с ясно ощутимым холодком в голосе.

Граф понял свою ошибку и рассыпался в извинениях.

– Я сегодня так сражен вами, что говорю невпопад. Если хотите, я почитаю вам «Ночи» Юнга – эта меланхолическая поэма вас устроит? Кроме того, это последнее, что я знаю наизусть.

– Читайте, я слушаю вас…

На самом деле я слушала графа невнимательно. Во-первых, я плохо понимала английский, во-вторых, поэзия в данный момент была мне мало интересна. Я занималась наблюдением за мужчинами, присутствующими в салоне принцессы де Роган. Мне было ясно, что я могла бы заполучить для себя почти любого из них. Но ни один из них не интересовал меня так сильно, чтобы я помыслила хоть о каком-то чувстве, пусть даже чисто физическом. Спокойствие моего тела удивляло меня саму. Казалось бы, после той школы, что я прошла с графом д'Артуа, я развратилась до невозможности. Но теперь, возвратившись из Вест-Индии, я вдруг снова чувствовала себя робкой, неуверенной и неумелой, как та далекая невинная девушка, готовая открыться навстречу любви и призывающая ее. Теперь в моей душе было много черного и жгучего, но я не чувствовала себя женщиной опытной, зрелой и всему наученной.

Жюль де Полиньяк? Ему уже за сорок, и он кажется слишком грубым. Внешность лысеющего кардинала де Рогана, известного сластолюбца, ничуть меня не привлекала, да и как помыслить о любви с духовным лицом? Герцог дю Трамбле красив, но нельзя не заметить, что он чуточку ниже меня ростом. Куаньи слишком стар, Монлозье слишком худ. Лозен слишком развратен, д'Эпине слишком болтлив, а все они – да, все вместе взятые – скучны до невозможности. Я заранее знала, что они скажут, как поведут себя. Все было известно наперед, и мне было скучно от этого. Вряд ли кто-то из подобных аристократов способен доставить мне хотя бы физическое наслаждение; о душевном удовлетворении и речи быть не может…

Я снова посмотрела на графа де Водрейля. Вид у него был совсем недурен, и к тому же его имя окружают сплетни и легенды. Пожалуй, он самый интересный среди версальских кавалеров. Я едва сдержала улыбку, вспомнив одну из историй, ходивших о нем. Мария Антуанетта, выданная замуж прелестной пятнадцатилетней девушкой, из-за физического недостатка у Людовика XVI до двадцати двух лет оставалась девственницей, а король все не решался на операцию. Именно тогда она близко подружилась с Водрейлем. Говорят, он был так пылок и настойчив, что невинность королевы подверглась серьезной опасности – такой серьезной, что испуганная Мария Антуанетта сама решила удалить графа со двора, а потом, огорченная своим поступком, доверительно призналась принцессе де Ламбаль: «Видит Бог, моя дорогая, если в течение двух недель государь не отважится на операцию, я уступлю ухаживаниям этого дерзкого Водрейля». Девственность королевы все-таки досталась королю, но это не помешало Марии Антуанетте вскорости стать любовницей графа.

– О чем вы задумались, мадам? Поэзия Юнга уже закончена.

– Ах, она оказалась так скучна, что закончилась явно слишком поздно!

Ради благодарности я протянула графу руку и позволила прижаться к ней губами – чуть дольше, чем следовало, и не совсем в том месте, как того требовали приличия. Граф явно собирался сказать мне что-то насчет будущего свидания, но не успел: в салон вошел герцог Энгиенский – шестнадцатилетний юноша, смазливый принц крови со смуглым лицом и пробивающимся на подбородке пушком. Герцог был внуком принца крови Конде и одним из самых юных членов королевской династии. Он был в компании Луи Филиппа, герцога Шартрского, сына герцога Орлеанского и также принца королевской крови.

Юный герцог Энгиенский уставился на меня с нескрываемым восхищением – можно было подумать, он видит меня впервые. Впрочем, раньше он был мальчишкой и не обращал на меня внимания… ну, а сейчас явно возмужал.

– Вот уж не ожидала, что вы так вырастете, ваше высочество! – воскликнула я, улыбаясь и делая легкий реверанс.

– Спасибо, кузина, – произнес он, заливаясь румянцем. – Я всегда знал, что вы самая любезная… и самая красивая дама при дворе.

Он поцеловал мне руку и назвал кузиной – словом, я могла быть уверена, что благоволение этого принца крови, когда он вырастет, мне обеспечено. Луи Филипп последовал примеру своего приятеля и тоже покраснел, когда я сказала, что он стал необыкновенно мил. Могла ли я в эту минуту догадываться, что говорю с будущим королем Франции, которому суждено также стать и последним?

– Мы слышали, у вас много талантов, кузина, – сказал герцог Энгиенский, – и один из них – пение.

– И что же дальше, принц?

– О, мы хотели… словом, мы пришли сюда с единственным желанием попросить вас спеть. Однажды я встретил вас у королевы и слышал, как вы поете в компании герцога де Куаньи. Это было так восхитительно, кузина.

Он смотрел на меня так умоляюще, что я рассмеялась.

– Ваше высочество, в этих стенах только что пела знаменитая Арну. Не кажется ли вам, что после этого я покажусь слишком неумелой?

– Вы? Вы покажетесь неумелой? Кузина! Да вы же всегда так ослепительны, а сейчас… сейчас в особенности.

Я подошла к клавесину, пригласив с собой маркизу де Ла Луэтт – она любезно согласилась составить мне компанию.

Посоветовавшись, мы выбрали одну из старинных фривольных песенок, которые непременно шокировали бы короля, если б он тут был, и спели ее с игривым лукавством:

Ротик милый, ротик малый,

Как шиповник светло-алый,

Расцветающий в бору

Поутру.

Ты душистый, ты цветущий,

Как малина в темной куще,

И нежнее во сто крат,

Чем прозрачные росинки,

Что, повиснув на кувшинке,

Нас прохладою дарят…

Я никогда не воображала, что так уж хорошо пою, но, едва мы закончили, герцог Энгиенский бросился ко мне и с жаром покрыл поцелуями мои руки. Я прекрасно видела, что он подошел ко мне слишком близко и явно заглядывает за корсаж, поэтому мягко отстранила юношу и, чтобы смягчить это действие, вынула из вазы влажную алую розу и протянула ее принцу: