в хозяйстве, помощники верные. Вот ты, кошка, ловишь мышей. Ты, Кутик, дом стережешь от воров. Ты, овечка, шерсть даешь мне для валенок и кафтанов. Буренушка молочком меня поит. Ну а без Серого куда мы с вами все бы делись? Без него и дом бы наш был сиротой. Так что все вы, мои милые, моя опора. И больше об этом не спорьте». И после этого жили все мирно да дружно, даже кошка с собакой… Вот, животные с одного раза поняли, а вы же люди, и как вам не стыдно каждый день ссориться? Сколько раз я вам должна еще повторять, что люди должны меж собой жить согласно?

— Мы, бабушка, больше не будем, — сказал я.

— Не будем, — вторил и Матвей.

— Ну ладно. Верю я вам, сатанята, — заулыбалась бабушка. — Молодцы, что поняли.

Бабушка жила не с нами, а со своим младшим сыном, дядей Егором. Пожалуй, его женитьба и послужила поводом для раздела наших семей. Однако и после раздела бабушка продолжала ухаживать за нами. Особенно летом, в горячую пору сенокоса и уборки хлебов. Пока родители в поле, мы были с нею. Мы тогда, конечно, не понимали, как тяжело нянчиться пожилой женщине с шестерыми ребятишками.

А вот бабушка Анисья, несмотря на старость, справлялась с большой и шумной компанией, в которой старшим не было и шести лет. Но она умела так завлечь нас чем-нибудь, что при этом еще и сама умудрялась каким-нибудь делом заниматься. В ненастные дни, бывало, расстелет половики, старые одеяла, балахоны, кафтаны и пускает нас ползать. При этом за каждым младшим закрепит старшего. И не как попало, а зная, кто к кому тянется. Набросает нам всяких безделушек, и возимся мы себе на утешение. А она тем временем, качая в люльке самого малого ребенка ногой, рукой еще что-то да делает по хозяйству. Чаще всего прядет, шьет, плетет из бересты. Если же погода позволяет — выводит всех на улицу.

Воспитываясь в единой семье под влиянием бабушки, мы так подружились со своими двоюродными братьями и сестрами, детьми дяди Егора и тети Дарьи, что и поныне считаем их за родных.

Как бы хотелось, хотя бы во сне, вернуться в детство! Но детство почему-то никогда не снится. А вот война снится очень часто. Многое забылось из детской жизни. Но вот бабушка Анисья всегда перед глазами. И сейчас, когда я пишу эти строчки, она, худенькая, улыбчивая, будто сидит передо мной и хочет спросить: «Что ты, внучок, все колотишь на своей машинке?» Интересно, если бы она узнала, что бы она мне ответила? Может, сказала бы: «К чему ты все это ворошишь? Кому это нужно?» А может быть, благословила бы, сказав: «Давай пиши, пиши, пусть, внучок, люди знают о вепсах, людях, которым хотя и жилось в прошлом очень трудно, но они всегда оставались честными и преданными братству…»

После обеда пошел дождик, и я остался в избе. Мама присела ко мне на диван со стареньким пальто и ножницами стала резать его на узкие лоскутки, которые потом мотала в клубки. Тут же и объяснила:

— Хочу осенью половики соткать. Самим-то уж, пожалуй, и не надо — наткали девки в прошлом году. Так, может, ты сколько заберешь, а то Коля, внук…

Мама всю жизнь думает о других. Я ни разу в жизни не слышал, чтобы она хоть заикнулась о том, что хочет себе что-нибудь купить или сшить. Только и слышишь: «Девкам-то надо бы справить по платью к празднику». Или: «У Коли-то сапоги, кажись, с открытыми носами, так что же вы сидите-то, али простудить парня-то решили?» А то услышишь и такое: «Грибы-то пока еще растут, так сбегали бы, девки, в лес, принесли бы по корзине. Лешка-то, поди, там на лесозаготовках ворочает, так и некогда самому-то собрать. Все бы литру какую взял у нас…»

— Вот так, сынок, всю жизнь, с тех пор как я очутилась в Нюрговичах, и кручусь, как колесо тележное. А удержалась я здесь, потому что бабушка Анисья ласковой ко мне оказалась.

Мастер

Мы с женой собрались в лес за грибами, а корзинок свободных не оказалось.

— Сплести, что ли? — задумался я вслух.

— Материала-то у тебя под руками нету, — возразила мать.

— Болото рядом. Сбегаю, принесу сосновый чурак, наделаю лучины… И тебе корзину сплету.

— Ну гляди…

Я вышел в сени, чтобы взять пилу и топор, и увидел у нашего крыльца деда Ваню, который держал на плечах целую вязанку корзинок.

— Терхвут, терхвут! — сказал он улыбаясь.

— Доброе утро… Зверь на ловца бежит, — радуюсь. — Продаете?

— А то чего же я их ношу?! Надо?

— Я бы взял парочку.

— Плати два рубля.

Я отдал деньги, выбрал две корзины…

— Мужик на все руки от скуки! — с уважением отозвалась мама, когда дядя Ваня отошел от нашего дома. — И послухмянный. Только попроси чего, мигом сделает… И сам тебе принесет. Даром старый — восемь десятков отжил, а все еще легок на ногу, востер на глаз и чуток на ухо. Другой раз смотришь, рано поутру бежит из леса уже с мотком бересты или поленом сосняка для лучины. А то с кошелем за спиной на Сарозеро порыбачить. Без дела денька не усидит. Такой всю жизнь удалый…

Скоро мне понадобились берестяные лукошки для сбора ягод, и я не задумываясь направился в деревню Берег к дяде Ване. Благо, это от моих Нюргович всего в километре.

Дядя Ваня сидел на крыльце, обложенный мотками бересты, и плел кошель. В его руках дело двигалось так быстро, что пока я переводил дух с дороги, он выкинул к моим ногам готовую вещь. Я взял кошель в руки. Это была настоящая картинка.

— Ловко! — подивился я. — Хоть бери и сейчас же неси в музей.

— А чего, малец, удивляться, век сижу на этом деле, — с улыбкой ответил он.

Я осмотрелся. Вокруг него везде на полках стояли уже готовые лукошки, корзинки, лапти, кошели… Под скамейкой лежала толстая пачка лучины…

Предупредив мой вопрос, он заговорил:

— Покушать, да послаще, и старичкам хочется. Вот, брат, и приходится промышлять… Да, правду сказать, и от заказов нет отбою. Вот и ты ведь пришел не без дела?..

— Угадали. Мне надо два лукошка. На полведра каждое…

— Сделаю, сделаю. К вечеру принесу…

— Хорошее у вас ремесло. Другой бы тоже хотел сделать, да руки-крюки, — нахваливаю я его.

Дядя Ваня заулыбался:

— Да… Меня, брат, бог не обидел этим. А правду сказать, все зависит от желания.