Когда в 1975 году парикмахерская «Мастера Сент-Суннивы» закрылась, они, похоже, просто заперли дверь за последним посетителем и подмели пол, а на следующий день не открылись. Так шли годы, пока я не заглянул внутрь через пыльные окна. На входной двери висел выцветший плакат с рекламой продуктов для волос «Велла», на котором красовался профиль женщины с волнистой укладкой. На столике – пожелтевшие выпуски газеты «Шетланд таймс», высохшие настолько, что бумага трубочкой скрутилась на свету. Остальное рассмотреть было трудно. Лишь едва проглядывали стоявшие в центре огромные голубые фены. По краям умывальников – старомодные флаконы с шампунем. Салон напомнил мне столярную мастерскую Эйнара. Заброшенность и нетронутость.

Встав у стены под козырьком крыши, я повернулся лицом к улице. Струи дождя рикошетом били от асфальта. Была пятница, и народ закупался к выходным. Не обращая внимания на дождь, все спешили по своим делам, закрыв голову капюшонами дождевиков.

Вокруг меня стояли серо-коричневые каменные дома с палисадниками. По пути сюда я проехал мимо высоких зданий со шпилями и круглыми окошками свинцового стекла на улице Кинг-Харальд-стрит. Они напомнили мне за́мок на обложке «Баллады о Робин Гуде» у нас дома.

И вот я оказался на Сент-Суннива-стрит, с маленьким парикмахерским салоном, куда ходили постоянные клиенты. В одном окошке над салоном горел свет. Я открыл металлическую калитку, зашел в крохотный неухоженный садик и похолодел, прочитав на латунной табличке у двери: «Агнес Браун».

Я нажал на кнопку звонка трижды. Ничего. Одно окно было приоткрыто. Я немного отошел от стены под дождь, задрал голову и крикнул: «Hello!» Никакого ответа.

На другой стороне улицы в магазине одежды женщина с кудрявыми рыжими волосами занималась починкой прорезиненного рыбачьего комбинезона. Она использовала набор «Тип-Топ», такой же, как у меня дома, с помощью которого я латал велосипедные камеры.

– The hairdresser[12], — сказал я, кивнув в сторону салона.

Разглядывая меня, женщина опустила тюбик с клеем на колени.

– Тебе вроде рано еще стричься?

Я засмеялся.

– Мне нужно найти Агнес Браун, – сказал я.

– Она уже много лет никого не подстригала. Иди на Сент-Магнус-стрит или Кинг-Эрик-стрит. У них хорошие мастера.

– Сколько вы за него хотите? – спросил я, показывая на комбинезон.

– Он еще не готов.

– Когда будет готов.

– Еще не знаю, – ответила женщина, поднеся его поближе к лампе под потолком и, вероятно, подсчитывая, сколько придется скинуть из-за прорехи. – Зависит от того, сколько у тебя в твоем pung, – сказала она.

– А?..

– Ты ведь норвежец, да?

– Ну дa.

– Как вы называете штуку, в которой носят деньги?

– Бумажник, – сказал я.

– Бамашник? – неуверенно повторила моя собеседница. – Мы говорим кошелек – pung, – сказала она, употребив слово, бытующее и в норвежском языке тоже.

Совершив покупку, я сказал:

– Я не собираюсь стричься, мне нужна Агнес Браун.

– Такая приятная пожилая леди… Говорят, в молодости победила на конкурсе красоты. Но я ее давно уж не видела. Она держится особняком.

Понимать эту женщину было легко. Я думал, акцент Шетландских островов похож на шотландский, но он мало отличался от того, что я слушал в машине по радио Би-би-си.

– Вы не знаете норвежца по имени Эйнар Хирифьелль? – спросил я. – Он переехал сюда во время войны.

Женщина покачала головой.

– Прости, нет.

– А еще кто-нибудь живет в квартире над салоном?

– По-моему, Агнес всю жизнь жила одна, – сказала моя собеседница, неторопливо сворачивая комбинезон. Она улыбалась так открыто и безмятежно, будто не сейчас – еще рано! – но в следующий раз меня здесь будет ждать приятное предложение.

Так непривычно, что людям неизвестна твоя предыстория. У нас в деревне я постоянно был начеку: стоило мне зайти куда-нибудь, как вокруг словно полюса аккумуляторов начинали искрить. Здесь, на Шетландских островах, я чувствовал себя таким же свободным, как в горах.

По наитию я открыл записную книжку.

– Тут у меня номер телефона Агнес. У вас ведь есть здесь телефон?

– Ну конечно.

– Не могли бы вы набрать этот номер? Если она ответит, спросите, пожалуйста, нельзя ли к ней зайти.

Женщина вышла в служебную комнату и позвонила. Высунулась оттуда.

– Не берут трубку, – сказала она.

– Позвоните еще раз, – попросил я, после чего пересек улицу и подбежал к калитке, ведущей на задний двор. Некоторое время я смотрел на открытое окно и ждал. Но телефон у Браун не зазвонил – ее квартирка была такой маленькой, что звонок точно было бы слышно.

Проходя в калитку, я услышал дребезжание, доносившееся из салона. Я заглянул в окно. Около кассового аппарата с выдвинутым ящиком названивал серый телефон.

Я сел в машину. Пастор упоминал Скаллоуэй. Именно из этого порта норвежские рыбаки, участники Сопротивления, во время войны совершали рейсы в оккупированную Норвегию. Через десять минут я уже припарковался, надел непромокаемый комбинезон и осмотрелся по сторонам. Скаллоуэй состоял из нескольких улочек по берегам узкой бухты – wick.

Вот, значит, куда занесла его жизнь… За пустынное серое море. От неразрешенных раздоров с дедушкой. Да, в общем, и со мной получилось так же.

Какое занятие мог найти себе столяр в этой рыбацкой деревушке, которую география случайно сделала одной из важнейших баз во время войны? Я попробовал представить себе те годы. Тот же ландшафт, такая же погода, только всегда их ночной вариант.

Указатель на другой стороне улицы гласил: «Royal Mail». Как же я раньше не подумал об этом!

Я зашел внутрь. Внутри было полно народу, но на почту было как-то совсем не похоже. Скорее, на книжный магазин: ряды стеллажей с запылившимися романчиками в бумажных обложках и газетами в коробках из-под апельсинов. Единственным, что соответствовало вывеске, были два пластмассовых ящика. Желтый ящик с письмами, на которых почтовые марки еще не были проштемпелеваны, и красный с входящей почтой. Сначала показалось, что все роются в письмах наобум, но потом я догадался – очевидно, те, что забирали по нескольку писем, завозили их соседям по дороге домой.

Я подождал, пока красный ящик почти не опустел и народ не разошелся, и подошел к начальнику почты, лысому мужчине, сортировавшему комиксы.

– Эйнар Хирифьелль, – сказал я тихо. – Норвежец. Он живет здесь, в Скаллоуэе?