Как будто кто-то до крови уколол пальцы об острые шипы и задел лепестки исколотыми пальцами.

— Всегда колюч и горек, — в этот раз Джил отчетливо расслышала низкий мужской голос. Ей вспомнилось — кто-то сидит у костра, ломает в пальцах сухие ветки, кидает их в огонь, на рукавах блестит богатая вышивка.

Что это было, и откуда у нее в голове эта странная картина, Джил понятия не имела. Может быть, какой-то из тревожных снов, похожих на кошмары. Она никогда не придавала особого значения снам, тем более сейчас, когда у нее было все так замечательно наяву.

Но волшебство картины, которое само вело ее руку по холсту, куда-то пропало. Джил пришлось даже отойти от мольберта. Пытаясь как-то отогнать тень дурного сна, она прошлась по мастерской между уже законченных картин.

Цветущий терновник был везде. На каждом пейзаже, украшал каждый портрет. Раньше Джил нравилось, но сейчас показалось каким-то зловещим.

Она остановилась возле портрета женщины. Идеальное лицо, в черные косы вплетены белые цветы. Джил нахмурилась, разглядывая старую работу. Она помнила, она знала, что написала этот портрет, но никак не могла сообразить, как у нее получилось передать это жемчужное свечение кожи, эту глубину темных глаз.

На мгновение в памяти Джил всплыл взгляд других глаз, черных, как осенняя ночь, и страшных.

— Терн всегда колюч и горек, — сейчас она точно могла сказать, что в странном сне черноглазый мужчина сидел возле костра, и это он сказал слова, разрушившие волшебство маленькой мастерской Джил.

На портрете белые цветы поблекли и завяли. В косах женщины торчали шипы, длинные и острые.

Джил шарахнулась от холста. Это она не рисовала. Неосторожно она задела два холста, стоящих у стены, они упали.

Ни на одном не было больше белых цветов. С картин щерились шипы, темнели ягоды, сливово-синие и мелкие.

Джил кинулась к мольберту и картине, от которой только что отошла. Ей стало страшно, по-настоящему страшно, когда она металась от одной работы к другой и видела, как у нее на глазах все, что она написала, меняет чужая злая воля. Джил закричала, пронзительно и тонко.

Она зажмурилась, пытаясь хоть так отгородиться от всего этого ужаса. И вспомнила.

— Терн всегда колюч и горек, — мужчина у костра плеснул в огонь из маленькой металлической фляги, пламя взметнулось, выхватив из темноты бледное лицо, красивое и страшное. Джил показалось, что темные глаза видят ее насквозь. — Всегда колюч и горек.

Огонь из костра перекинулся на мастерскую. Горели холсты, крючился в пламени терновник, в воздухе плясами искры. Джил закричала снова. Она стояла в самом сердце пожара, а вокруг горело и рассыпалось жирным черным пеплом все, что было ей дорого. Все ее картины, над которыми она работала так долго.

Как долго? Этот неожиданный вопрос заставил Джил замереть. Она не могла вспомнить, как писала все эти портреты и пейзажи, за исключением последних нескольких мазков. Терн корчился в огне, как живой, во рту у Джил было нестерпимо горько и терпко, как будто она действительно откусила горькую терновую ягоду. Она сплюнула на пол.

Огонь догорел. Он отступил к дальней стене и съежился до одинокого лепестка над факелом. Не было мастерской, полной солнечного света, была каморка, тесная и темная. Факел на стене коптил и вонял. Вместо холста и мольберта Джил рисовала на закопченной стене.

Она зло стиснула перепачканные пальцы в кулаки. Это же надо так… Так испохабить, отравить радость творчества, так подло обмануть. Джил нахмурилась, вспоминая пиршественный зал, сиду Тернового холма, Хастингса, расплывшегося лужицей желе перед ней, сливы на подносе, медовую сладость, обернувшуюся терновой горечью.

Ей нужно получить Горькую чашу. Выбраться из этого дурацкого холма и отыскать Дилана. Для этого ей нужен Бен Хастингс. Следующая мысль обожгла девушку не хуже огня, опалившего и уничтожевшего иллюзорный мирок художественной мастерской. А что если охотник на фей сам попал под чары? Если он не просто так развесил уши и распустил слюни? Джил сжала зубы. Нужно было что-то делать.

Дверь каморки поддалась с первого раза, как будто бы никому просто не пришло в голову ее запирать. За ней тянулся коридор, пустой и темный. Злость придала сил, Джил выдернула из скобы коптящий факел и решительно шагнула в темноту.

Коридор змеился и петлял, от него в разные стороны уходили другие ходы. Отсветы от факела плясали по стенам, рождая причудливые и пугающие тени, и что делать в этом лабиринте, Джил понятия не имела. У нее не было при себе ни соли, ни земли, ни холодного железа, про которое говорил Бен Хастингс.

Бен Хастингс говорил, что из двух дорог к цели всегда ведет та, которая нравится меньше. Джил едва слышно чертыхнулась и свернула в самый темный проход, наполовину заросший терновником.

Шипы цеплялись за одежду, норовя вырвать из нее клочья на долгую память. Факел в руке Джил чадил и дымил, на руку ей капало горячее масло. Девушка продиралась вперед через колючие заросли. Болели исцарапанные руки и лицо.

Единственным, что помогало Джил как-то держать себя в руках, была обида. Шутка, которую с ней сыграла хозяйка Тернового холма, затронула что-то глубоко внутри, в груди до сих пор как будто сидел длинный острый шип. Терновый, судя по всему.

Нельзя, просто нельзя посулить человеку то, о чем он мечтает где-то глубоко внутри, и отвести его в каморку с одним-единственным факелом рисовать пальцами по стене. Джил пришлось признаться себе, насколько ей хотелось бы иметь такую залитую солнцем мастерскую и писать, писать настоящие картины вместо карьеры архитектора, выбранной для нее родителями.

Лекарство от морока оказалось еще горше, чем он сам. Видение с холстом и пламенем тоже никак не шло у Джил из головы. Она перепугалась, на самом деле перепугалась, когда огонь охватил все, что казалось ей делом всей жизни.

Ход закончился в зале с гобеленами. Вместо цветов и здесь с ткани щерились шипы. От зала в разные стороны уходило три прохода, на первый взгляд, совершенно одинаковых.

Джил замерла в середине зала, пытаясь найти хоть какое-то указание, куда ей идти дальше.

Арочные своды коридоров украшали изразцовые плитки. Справа узор складывался в цветущую ветвь, слева синели ягоды терна. Там, откуда Джил пришла, в рисунок сплетались колючие ветки. Средний проход не был украшен ничем, и Джил выбрала его.

Ей казалось, она целую вечность блуждает по пустым коридорам. Факел давал все меньше света и все больше дыма. Временами Джил охватывала паника, от подступающей безнадежности хотелось кричать. Она до боли кусала губы, не давая крику вырваться наружу. Первый запал прошел, и сейчас девушка чувствовала себя усталой и разбитой. Такой разбитой усталой, что впору сесть у стенки и зареветь. Джил вспомнила идеальное, нечеловечески красивое лицо хозяйки холма и решила, что такого удовольствия она ей не доставит.

Коридор нырнул за поворот и вывел девушку в тот же зал, из которого она пришла.