– А во-вторых, – продолжил Карапуз, – на него латиносы наезжают, и это уже гораздо серьезнее.

– Латиносы? И что им нужно?

– По большому счету – ничего, но русских стало теперь так много, что они боятся, как бы у них не отобрали поляну. Вот они и наезжают. Просто приедут, нахамят, сломают что-нибудь… В общем – организовывают беспокойство.

– Понятно, – кивнул Пинцет, – хотят, чтобы мы испугались и убрались подальше отсюда.

– Примерно так. Ну а мы, стало быть, их тормозим.

– Ага! – заржал Барыга, – этих мы ништяк затормозили!

– Ништяк, – согласился Карапуз, – но будем тормозить еще больше. Слышал, что Знахарь говорит?

– Не, не слышал, – Барыга сделал заинтересованное лицо.

– А я слышал, что этот Знахарь, – Пинцет помялся, – ну, в общем, это…

– Что – это? – нетерпеливо спросил Карапуз.

– Ну, это… Еврей он будто бы, вот что.

От удивления Карапуз прозевал поворот, и «БМВ» выскочил на газон.

Скорость была невелика, и пропахав в зеленой траве две короткие черные борозды, машина остановилась.

Карапуз повернулся к Пинцету и, давясь от смеха, спросил:

– Это кто же тебе такую херню прогнал?

Сидевшие на заднем сиденье братки ржали, а Пинцет, обиженно задрав подбородок, неохотно ответил:

– Ну, кто-кто… Менты рассказали, когда я в прошлом году под амнистию попал.

– И что же они тебе рассказали?

– А то, что он агент международного сионизма, и его настоящая фамилия не Разин, а Разман. И что евреи всего мира хотят руками братков все богатства к себе прибрать. Мол, когда он, Знахарь то есть, Америку раком поставит…

Карапуз повертел пальцем у виска и сказал:

– Насмешил ты нас, конечно, здорово. Но только ты это где-нибудь в другом месте не скажи. Могут понять не так, и тогда будут у тебя неприятности. Большие неприятности.

Карапуз посмотрел в зеркало, включил задний ход и медленно выехал с газона.

Когда «БМВ» снова оказался на асфальте, Карапуз, задумчиво глядя на дорогу, сказал:

– Знахарь – это тебе не ты или я. Это – фигура. Вор в законе, авторитет, несколько ходок, и что ни ходка, то побег, несколько побегов, а один даже на ракетном ранце.

– Да ну! – изумился Пинцет.

– Точно говорю. Братва не даст соврать.

На заднем сиденье дружно закивали.

– Прямо из двора «Крестов». Там концерт шел в честь трехсотлетия Питера, так он прямо со сцены – вжик! Только его и видели. Потом по телевизору показывали. Там эти музыканты снимали все на любительскую камеру, чтобы потом хвастаться, какие они хорошие ребята, перед зэками, мол, выступают, и заодно это сняли. А после того как все кончилось, пленочку на Чапыгина отнесли, и вечером, в новостях…

– Ну дает! – восхитился Пинцет.

– А народу он завалил… Человек пятьдесят только сам. Лично. Ну и вокруг еще полегло.

– Это что – там, в «Крестах»? – не понял Пинцет.

– Тьфу, блин! – Карапуз объехал белку, нахально выскочившую на дорогу, – какой же ты непонятливый! Не в «Крестах», а вообще, – за свою жизнь. Про него такие легенды ходят – закачаешься. Ты у братков поспрашивай, они тебе расскажут.

– Ладно… – Пинцет недоверчиво повертел головой, но вслух своих сомнений высказывать не стал.

– Знахарь, он… – на лице Карапуза засветилась сдержанная гордость за своего соотечественника, – он, скажу я тебе, настоящий русак. Россия еще всем покажет!

– Россия – вперед! – раздался с заднего сиденья голос Фюрера.

– А ты что, за «Спартака» болеешь? – оживился Пинцет и повернулся к нему.

– Ну!

И разговор перешел в область футбольных соображений.

* * *

Джип, в котором сидели Сервантес и трое его амигос, стоял в пятидесяти метрах от магазина Самуила Шапиро. Сам Шапиро, которого постоянные покупатели из числа натуральных американцев называли Сэмьюэлем или просто Сэмом, торчал за прилавком и, шевеля губами, отсчитывал деньги, которые через десять минут должен был передать посланникам Коли Швейка, наместника Знахаря в Лос-Анжелесе.

Сервантес, как старший группы, знал, что нужно делать, и поэтому достал из кармана четыре трубочки кокаина. Это был совершенно новый вид упаковки, и если бы его можно было запатентовать, как в свое время сделали изобретатали шариковой ручки и банки для пива, то автор этой оригинальной идеи, тридцатилетний Уилли Квадропулос, стал бы богат, как Майкл Джексон. Но, увы, его судьба сложилась иначе – будучи сам наркоманом, он успешно использовал собственное изобретение до тех пор, пока его изношенный организм не отказался жить. Мертвое тело, в соответствии с пожеланиями умершего, отвезли в океан и бросили на съедение рыбам. Квадропулос приходил в ужас от мысли о том, что ему грозит перспектива лежать в темном и тесном гробу и, откидывая копыта, успел сказать своим друзьям, чтобы его бросили в море, что они и сделали.

А изобретение его было простым и остроумным. Тонкая трубочка, в которой находилась отмеренная доза кокаина, выстреливала содержимое туда, куда ее вставишь. Хоть в задницу. Для этого нужно было только нажать на нее особым образом. Квадропулос, пока был еще жив, время от времени начинал судорожно думать, как бы использовать это изобретение в мирных целях, но ничего у него из этого не вышло, и новую прогрессивную технологию смогли оценить по достоинству только кокаинщики и сотрудники отдела по борьбе с наркотиками.

Итак, Сервантес достал из кармана четыре капсулы с кокаином, подумал и достал еще четыре. На такие дела, как это, лучше всего ходить под хорошим кайфом. Тогда и страха нет, и реакция что надо, в голову приходят оригинальные ходы, да и вообще – торчать приятно.

Раздав капсулы, Сервантес сказал:

– Дернем перед самым началом.

Амигос, наладившиеся уже было стрельнуть себе в носы кокаином, приуныли, а Сервантес строго повторил:

– Я сказал – перед самым началом. Русских-то еще нет, вдруг они опоздают?

Но русские не опоздали.

Буквально через несколько минут в конце улицы показался черный «БМВ» с тонированными стеклами и стал медленно приближаться к магазину.

Сервантес предостерегающе поднял палец и сказал:

– Когда они войдут в магазин – начинаем.

Амигос кивнули и достали из-под сидений автоматы.

«БМВ» остановился напротив магазина, и из него вышли пятеро крупных парней с короткими стрижками и мощными затылками. Угрюмо оглядевшись, они неторопливо вошли в магазин Шапиро, и Сервантес, державший наготове сразу две капсулы, воткнул их в обе ноздри и резко сжал.

Капсулы щелкнули и выстрелили точно отмеренными дозами кокаина. Амигос последовали его примеру. Сильно втянув носом белоснежный туман, Сервантес почувствовал, как в его мозг воткнулась морозная сосулька и начала прорастать ледяными ветками. По телу пробежала холодная волна освобождающей легкости и, отразившись от подошв, ринулась в голову. Ударив в купол черепа, она рассыпалась на миллиард сверкающих снежинок, и Сервантес ощутил себя легким, быстрым и неотразимым. Взглянув новыми глазами на своих друзей, он убедился в том, что они летят вслед за ним на гребне кокаиновой волны, и глубоко вздохнул. Радость и облегчение охватили Сервантеса, и он, передернув затвор «Узи», сказал: