Неон, китайские ресторанчики

зажигаются —

Девушки проходят сумерками

Глаза – странный негр-пацан который боялся что я не одобрю его взглядом из-за проблемы сегрегации на Юге, я чуть было и впрямь не начинаю его критиковать за то что он такой квадратный, но не хочу привлекать его внимания поэтому отвожу взгляд – Проходят филиппинские ничтожества, руки болтаются, их таинственные бильярдные и бары и бочонки судов – Сюрреалистическая улочка, фараон у стойки бара застывает видя как я вхожу, будто я сейчас у него стакан сопру – Переулки – Проблески старой воды меж крыш что еще старше – Луна, встающая над центром города, подкрадывается не замеченной огнями «Аптеки Гранта» сияющими белым возле «Тома Макана»,[43]тоже сияющего, открытого, возле козырька кино «Любовь многочудесная»[44]с хорошенькими девушками стоящими в очереди – Бордюры, темные тупички, где лихачи с визгом разворачивают свои пришпоренные тачки – гоняя мотор на шинах, скриик! – его слышно повсюду в Америке, это неутомимый Джо Чемпион улучает миг – Америка так обширна – Я так ее люблю – А ее лучшесть тает и просачивается в кабацкие кварталы, или на Скид-Роу, или в Таймс-скверик – лица огни глаза —

Я ухожу в переулки ведущие к морю, где никого, и сижу на камнях бордюров опираясь на мусорные баки и пью вино, наблюдая за старичьем в Старом Польском Клубе через дорогу которое играет в пинокль под бурым светом голой лампочки, с зелеными лоснящимися стенами и табельными часами – Зууу! проходит океанский сухогруз в бухте, «Порт Сиэтл», паром роет носом воду на пути из Бремертона и впахиваясь в груды на донном отэе, они оставляют на белой крашеной палубе целые пинты водки, завернутые в журнал «Лайф», чтоб я их выпил (двумя месяцами раньше) под дождем, пока мы пробираемся внутрь – Вокруг повсюду деревья, Пьюджит-Саунд – В гавани гудят буксиры – Пью вино, теплая ночь, и не спеша тащусь обратно к кабаре —

Захожу как раз вовремя и вижу первую танцовщицу.

Во, у них тут маленькая Сестренка Мерридэй, девчонка с той стороны бухты, ей не следует танцевать вообще ни в каком кабаре, когда она показывает груди (которые совершенны) никого не интересует поскольку она не откалывает ничего отэйно хипового – она слишком чиста – публика в темном зале, вверх тормашками, хочет грязной девчонки – А грязная девчонка за кулисами готовится вверх тормашками перед зеркалом на двери выводящей на сцену —

Портьеры растворяются, танцовщица Эсси уходит, я отпиваю вина в темном зале, и тут в неожиданно ярком свете сцены выходят два клоуна.

Представление начинается.

У Чеснока шляпа, длинные подтяжки, постоянно за них дергает, сумасшедшая рожа, видно что ему нравятся девчонки, и он все причмокивает губами и он старый сиэтлский призрак – Ловкач, его правильный партнер, симпотный кучерявый тип порнографического героя которого можно увидеть на неприличных открытках он там девке сует —

ЧЕСНОК: Где тебя черти носили?

ЛОВКАЧ: Да вон бабули считал.

ЧЕСНОК: Скока ж у тебя бабуль —

ЛОВКАЧ: Я был на кладбище

ЧЕСНОК: Чего делал?

ЛОВКАЧ: Жмурился

и тому подобные шуточки – Они показывают грандиозные сценки перед всеми, занавес прост, это несложный театр – Все погрязают в их заморочках – Вот по сцене проходит девушка – Чеснок тем временем пил из бутылки, он хитрит чтоб Ловкач опустошил бутылку – Все, и актеры и публика, глазеют на девушку что проходит по сцене из-за кулис – Сама ее проходка произведение искусства – И пусть уж лучше смачно отвечает —

Они ее раскручивают, испанскую танцовщицу, Лолиту из Испании, длинные черные волосы и темные глаза и дикие кастаньеты и она давай раздеваться, отбрасывает одежды в сторону с «Оле!» и встряхивает головой и показывает зубы, все вгрызаются в ее сливочные плечи и сливочные ноги и она вихрем кружится вокруг кастаньет и опускает пальцы медленно к своей подпруге и отстегивает сразу всю юбку, под нею хорошенький поясок девственности в блестках, со стеклярусом, и она носится по всей сцене и танцует и притопывает и свешивает свои вороньи волосы до полу и органист (Ловкач) (который прыгает в яму на танцовщицах) завывает неимоверным джазом Дикого Билла – Я колочу ногами и руками, это джаз и великий притом! – Эта Лолита еще немного колбасится потом заканчивает у кулисы обнажая свои нагрудники но не хочет их снимать, она исчезает за сцену по-испански – Пока что она моя любимая девчонка – И я пью за нее в темноте.

Огни снова ярко вспыхивают, и снова выходят Чеснок и Ловкач.

– Чё эт ты делал на кладбище? – спрашивает Судья Ловкач, сидя за столом, с молотком, а Чеснок подсудимый —

– Жмурился.

– Так это ж не по закону.

– В Сиэтле все законно, – отвечает Чеснок, показывая на Лолиту —

А Лолита, с очаровательным испанским акцентом, говорит «Он прижмурился а тут-то ему и крышка» и то как она сказала это, слегка вильнув задом, просто всех убивает и театр погружается во тьму а все ржут, включая меня и здорового негра у меня за спиной который восторженно вопит и аплодирует всему великому —

Тут выходит негр средних лет сбацать нам жаркую чечетку, фух, но он так стар и так отдувается что не может закончить а музыка пытается его подхлестнуть (Ловкач на органе) но здоровенный негр за мной выкрикивает: «О йя, О йя» (как бы говоря: «Ладно вали домой») – Но чечеточник выдает отчаянную танцевальную задыхающуюся речь и я молюсь чтобы у него все получилось хорошо, я ему сочувствую он только что приехал сюда из Фриско работа новая и ему надо как-то закрепиться, я исступленно аплодирую когда он сходит со сцены —

Великая человеческая драма представляется моим всезнающим глазам опустошения – вверх тормашками —

Пусть портьеры раздвинутся шире —

– А сейчас, – объявляет Ловкач в микрофон, – представляем вам нашу сиэтлскую рыжую КИТТИ О’ГРЭДИ – и вот она выходит, Ловкач прыгает за орган, она высокого роста и у нее зеленые глаза и рыжие волосы и она семенит по сцене —

(О Эвереттские Бойни, где это я?)

Прелестная Мисс О’Грэди, я вижу ее колыбельки – Видел их и увижу ее когда-нибудь в Балтиморе склонившуюся из окна в кирпичном доме, у цветочного горшка, в маскаре, волосы в маскараде нашампуненного перманента – я увижу ее, видел ее, у нее на щеке мушка, мой отец видел как возникают Красотки Зигфельда,[45]«Ты разве не старушка из „Грешков“?» спрашивает У. К. Филдз у здоровой 300-фунтовой официантки в Кафешке Тридцатых Годов – а та говорит глядя на его нос: «Что-то тебя распирает», и отворачивается, а он смотрит на ее зад, говорит: «Тебя тоже что-то распирает» – Я увижу ее, в окне, рядом с розами, мушка и прах, и старые театральные грамоты, а позади сцена и чтоб ее представить надо различить весь мир – Старые Программки, переулки, Шуберт во прахе, стихи о кладбищенском Корсо[46]– Мы со старым филиппином ссым в этом переулке, и Порториканский Нью-Йорк падет, в ночи – Иисус появится 20 июля 1957 года в 14.30 – Я увижу хорошенькую дерзкую Мисс О’Грэди она грациозно семенит по сцене, для развлечения платежеспособных заказчиков, послушная как котенок. Я думаю «Вот она, баба Ловкача – Вот его девчонка – он приносит ей цветы в гримерную, он ей прислуживает» —