— Смутно.

— Вот где деньги! — воскликнул Тод. — Сэр, вот возможность решить проблему доверенностей и голосов! Положитесь на меня! Да за рыцарское звание я добуду не меньше сотни тысяч зеленых. Готов поспорить: за герцогский титул можно просить сколько угодно, оторвут с руками!

Король предостерегающе поднял палец.

— Погодите, сэр, — взмолился Тод. — Вы только послушайте: я впишу в патент, что доверенность остается за вами. Это ж куда лучше, чем делить акции. Продавцы роскоши «Нейман — Маркус» за нас с вами станут горой, ручаюсь вам. Наши титулы потянут больше, чем все «Оскары» и «Мисс Америки» вместе взятые.

— А вы не боитесь, что это, как бы сказать, разбазаривание активов?

— Да нет же! Не разбазаривание, наоборот! Это вроде повторной эмиссии акций. Доверим промоушен кому-нибудь типа Билли Роуза, он как раз ищет проект пограндиознее.

Король задумался. Потом вдруг рассмеялся:

— Да уж! Подумать только: я, Божьей милостью Пипин Четвертый, король Франции, могу нормально поговорить только с богатым мальчишкой-туристом и монахиней, проведшей полжизни на сцене варьете.

— Сэр, — спросил Тод осторожно, — ваш дядя Шарль говорил, что вы ходили по городу переодетым. Это правда?

— Это было ошибкой, — ответил король. — Когда я приезжал к вам, меня никто не узнал. А когда стал надевать кепи, клеить усы, нацепил табличку… это было ошибкой.

— Зачем же вы это делали, сэр?

— Я думал, неплохо было бы получше узнать Францию… Вы заметили, сейчас к реставрации относятся уже далеко не так, как раньше.

— Вроде да. Я слышал, что говорят в кафе.

— Я тоже.

— Знаете, сэр, — вдруг сказал Тод, — меня тревожит мой старик. Очень тревожит.

— Он что, заболел?

— В некотором роде. У него титульная лихорадка. И кто бы мог подумать!

— Против нее иммунитета нет ни у кого. Ни у вас, ни у меня.

— Вы не понимаете. Мой отец — и титул герцога Пенталумского! Это же…

— Мне кажется, я очень хорошо его понимаю, — сказал король.

Осенние дни становились все короче, а у короля просили, а иногда даже требовали от него все больше и больше частных аудиенций. Обычно он сидел за письменным столом в комнате, отделанной когда-то для другого короля, и слушал двоих-троих представителей какой-нибудь партии или фракции. Каждая партия и фракция была уверена, что король именно на их стороне, и ни на чьей другой. Представители никогда не являлись поодиночке. Пипин подозревал, что никто из них друг другу не доверяет. Бесспорно, каждая партия в конечном счете хотела блага для Франции, но ведь бесспорно и то, что благо всей Франции начинается с блага каждой ее партии и каждого их члена. И партии об этом не забывали ни на минуту. Зато король узнал в подробностях о планах всех противоборствующих группировок. Он молча сидел и слушал, как социалисты обосновывали необходимость запрещения компартий, а центристы доказывали, что они — становой хребет нации и никто, кроме них, не обеспечит благосостояние низших классов.

Богоборцы и христиане приводили неоспоримые взаимоисключающие аргументы в споре друг с другом.

А король слушал и молчал. И с каждым приходом очередной делегации его настроение ухудшалось.

Он часто вспоминал свою террасу и телескоп на авеню де Мариньи. Темное безмолвное небо и далекие манящие туманности.

Внешне он оставался спокойным и дружелюбным. Слушая, время от времени кивал. Делегаты принимали это за знак согласия — король же кивал потому, что узнавал новое о власти и людях.

Он смирился с одиночеством и продолжал искать выход, способ выжить. Но не находил.

На смену делегациям приходили послы. Сидя в разубранном королевском кабинете, Пипин вежливо выслушивал изящные, обтекаемые фразы послов, стремившихся использовать сложности Франции в интересах своих стран. Пипин кивал, а в душе его росло черное, безысходное отчаяние.

Пятнадцатого ноября партии, чьи представители были избраны в Конституционное собрание, подали королю петицию с требованием назначить собрание на пятое декабря. Король милостиво согласился.

Вечерами Пипин принялся делать записи в маленьких линованных блокнотах, где раньше документировал свои наблюдения за небом.

Мадам Мари тревожилась.

— Он такой беспокойный, — жаловалась она сестре Гиацинте, — такой замкнутый! Раньше этого не было. Вчера он спросил меня, нравится ли мне быть королевой!

— И что ты сказала? — спросила монахиня.

— Правду: что я об этом не думала. Нравится не нравится — приходится делать свою работу.

— Тогда вспомни прежние времена. Нравилось тебе не быть королевой?

— Было легче, — ответила королева. — Хотя ненамного. Чистота и порядок есть чистота и порядок, и муж есть муж — король он или астроном. Но мне кажется, месье Пипину сейчас очень скверно.

Хотя днем еще пригревало солнце, по утрам холод пробирал до костей. С каштанов осыпались листья, и на улицах шуршали дворницкие метлы.

Король вернулся к своей первой маске — к самому себе. В вельветовой куртке и сандалетах он разъезжал по стране на мотороллере. Пару раз упав, он обзавелся мотоциклетным шлемом.

Как-то раз он приехал в маленький городок Гамбе, знаменитый прекрасным, хотя и полуразрушенным замком де Невиллей. Пипин устроился перекусить рядом с заросшим парковым рвом и, жуя бутерброды, наблюдал за стариком, который шарил в тине длинным багром.

Наконец старик нащупал что-то тяжелое и твердое и вытащил на берег. Это оказался позеленевший бюст Пана, с гирляндами на шее, с торчащими надо лбом рожками. Когда старик попытался взгромоздить бюст на пьедестал возле рва, король подошел и стал ему помогать. Вдвоем они водрузили тяжелый бюст на пьедестал, отошли немного, чтобы издали полюбоваться результатом своих трудов, вытирая перепачканные скользкой тиной пальцы о штаны.

— Пускай он смотрит на восток, — сказал старик.

Вдвоем они повернули бюст. Пипин носовым платком протирал покрытое слоем тины лицо бога, пока не стали различимы чувственные, полные губы и похотливые, лукавые глазки.

— Как он попал в ров? — спросил король.

— Столкнул кто-то. Это постоянно случается, иногда по три раза в год.

— Но почему?

Старик развел руками:

— Не знаю. Просто есть люди, которым нравится сталкивать статуи в ров. Тяжелая, между прочим, работа. Но им нравится, они приходят и сталкивают. Видите, вон еще пьедесталы? Там должны стоять мраморная ваза, мальчик с раковиной и Леда. Всё сейчас в канаве.

— Интересно, что движет этими людьми? Злость?

— Бог их знает. Приходят ночью и сталкивают.

— И вы всегда вытаскиваете?