— Мне казалось, глубокоуважаемые господа, — желчно заметил Пипин Четвертый, — что цель намеченного мероприятия — выработка конституции, свода законов, регулирующих повседневную жизнь обычных людей. Разве обязательно превращать конвент в бал-маскарад наподобие тех, какие встраивают южноамериканские миллионеры в Венеции? Почему бы нам всем не появиться в обычной современной одежде?

За право ответить королю сцепились социалист и аристократ. Выиграл социалист — не кто иной, как Жак-простак Воваж, ныне граф де Катр Ша, под одобрительные делегатские кивки ответивший за всех.

— Ваше Величество, — сказал месье граф, — закон — вещь не простая. Напротив, закон в сознании большинства — явление мистическое, стоящее рядом с религией. Как отправителям религиозных таинств необходима подобающая одежда, так она необходима и отправителям закона. Заметьте, сир, наши судьи заседают в мантиях и специальных головных уборах. А судьи Британии обязаны носить не только тяжелые мантии и парики, но и букетик цветов, когда-то предназначенный для того, чтобы перебить людские запахи, но не забытый и ныне, в период более развитой гигиены. А в Америке, сир, где так болезненно воспринимают всякое отступление от демократии, где пышность и изысканность костюма членов правительства недопустимы, а от главы государства требуется, чтобы он был одет хуже всех, — даже там, как мне говорили, обычные люди, чувствуя себя обделенными, объединяются в тайные общества, на заседаниях которых носят короны и венцы, одеваются в пурпур и горностаевые мантии, возрождают древние ритуалы, пусть не понимая их сути, но все равно находя в них утешение и ободрение… Нет, Ваше Величество, обычных людей как раз привлекает все необычное. Пожалуйста, вспомните Луи-Филиппа, прозванного Королем Буржуа. Он осмелился гулять по улицам в сюртуке и даже носить зонтик. Разъяренный народ вышвырнул его из Франции. К тому же, сир, на открытие конвента соберется цвет Франции. Прекраснейшие дамы королевства будут наблюдать за происходящим с галерей и из лож. Все они ради этого приобрели новые платья и диадемы. Невозможно отказать дамам в праве их надеть. Может показаться, что это мелочь, но на самом деле вовсе не мелочь, это очень важно. А если перед подобным собранием король предстанет в сереньком костюме и банальном галстуке, да с портфелем под мышкой, мне и подумать страшно о возможных последствиях. Да такого короля засмеют насмерть — несмотря на корону и трон.

Делегаты энергично закивали, а когда Жак-простак закончил, так же энергично зааплодировали.

За Жаком-простаком выступил почтенный, академик, чья репутация и мудрость давно стали притчей во языцех.

— Я присоединяюсь к словам месье графа, — сказал седовласый мудрец, — и хочу добавить кое-что от себя. Ваше Величество может делать что угодно, за исключением одного: король не может позволить себе выглядеть смешным. Это уничтожит его. В юности мне посчастливилось учиться у одного очень образованного, мудрого человека, который до тонкостей постиг человеческую натуру. Так вот, однажды он сказал мне: если бы наиумнейший, наигениальнейший человек выступал, и пятьдесят величайших умов планеты слушали его речь на тему: быть или не быть жизни на земле, и если бы этот величайший гений предстал перед аудиторией с незастегнутой ширинкой, собравшиеся не только пропустили бы его слова мимо ушей, но и не смогли бы сдержать смешков.

Король задумчиво покачал на пальце пенсне.

— Господа, — сказал он, — я не хочу быть вам помехой. Не смею препятствовать вашему желанию и желанию ваших жен продемонстрировать новинки вашего гардероба, но на коронации, замечу вам, в мехах и бархате я себя чувствовал просто идиотом. Я, наверное, и выглядел идиотом.

— Отнюдь, Ваше Величество! — хором вскричали делегаты.

— Пусть так, но я умирал от жары и духоты.

Граф де Катр Ша снова поднял руку, прося внимания:

— Ваше Величество, будет вполне достаточно, если вы появитесь в мундире, например, Великого маршала Франции.

— Но я не Великий маршал!

— Сир, король волен назначить себя кем угодно.

— Но у меня нет этого мундира!

— Думаю, можно поискать в музеях. Во Дворце Инвалидов, например.

Король молчал.

— Господа, если я соглашусь, — сказал он наконец, — вы позволите мне выехать из Версаля в автомобиле, а не в карете? Карета такая неудобная!

Пошептавшись, делегаты согласились, а Жак-простак счел нужным добавить:

— Мы, ваши верные слуги, Ваше Величество, покорнейше просим, чтобы во время вашей речи — только во время речи, не более того — пурпурная королевская мантия возлежала на ваших плечах.

— О Боже! — сказал Пипин. — Ну хорошо, хорошо, я согласен. Но только во время речи.

Делегаты одобрительно закивали.

После полудня четвертого декабря, когда Версальский дворец превратился в сумасшедший дом и заполнился придворными, которые суетились, пыхтя, примеряли, укорачивали, удлиняли, латали мантии и платья, вертелись перед зеркалом, король в вельветовой куртке и мотоциклетном шлеме миновал сторожевой пост у ворот, подмигнул капитану стражи, с которым крепко сдружился, и сунул ему пачку «Лаки Страйк». Пипин знал, что капитан состоял на жалованье у секретной полиции — но также и у социалистической партии, у британского посольства, у перуанского торгового агентства, а к тому же еще был совладельцем закусочной в районе бульвара Вольтер. Каждому из своих работодателей капитан доносил об остальных, но король ему был по душе, как и «Лаки Страйк».

— Сюда, месье, — сказал он и провел неузнаваемого в шлеме и мотоциклетных очках Пипина в караулку, где стоял укрытый клеенкой мотороллер. — Вы мимо бульвара Вольтер случайно не будете проезжать, сир? — спросил капитан.

— Могу и проехать, — ответил король.

— А вы не передадите записку в закусочную, моей жене?

— С удовольствием, — сказал король, складывая записку и пряча в карман. — Это немного не по дороге, конечно. Если обо мне будут спрашивать…

— Я вас не видел, месье, — сказал капитан. — Даже если спросит господин министр, я вас не видел.

Король оседлал мотороллер, надавил на стартер.

— Капитан, мне кажется, вы носите за голенищем маршальский жезл.

— О, вы очень любезны, месье, — сказал капитан.

Бульвар Вольтер лежал в стороне от маршрута короля, но день выдался солнечный и теплый, подходящий день, чтобы проехаться и развеяться после идиотизма и суматохи Версаля. Прибыв в закусочную, король вручил записку жене капитана, которая в ответ угостила его кофе и отличными пирожными.

Выслушав ее жалобы на жизнь и пожаловавшись на свою, король поехал, петляя между сигналящими машинами, к площади Бастилии, пронесся по улице де Риволи, переехал через Сену по Понт-Неф и свернул на улицу Сены.

Ставни у дядюшки Шарля были закрыты. Дверь тоже. Пипин забарабанил в дверь кулаком. Ответа не последовало. Король отступил в сторону, подождал, пока дверь приоткроется, и проворно сунул в щель носок сандалеты.