– Так сами бы тихо разобрались, а она проявила волю и власть. – Мухина снова оглянулась на стену со снимками.

– А третья жертва, домохозяйка?

– Тоже контакт, не бросающийся в глаза, скрытый. Мария Гальперина была членом родительского комитета школы, и они по ряду вопросов обращались к Ласкиной в городскую администрацию. Четыре жертвы – и она со всеми связана.

– А ее…

– Алиби на момент похищений и убийств? – Мухина помолчала. – Мало что мы знаем об этом. Я надеюсь по последнему случаю узнать больше. В эпизоде с Саломеей Шульц все, что мы узнали о ней и Ласкиной и их общем любовнике, стало очевидным лишь через год. Мы ведь почти весь тот год считали, что это наркоманы или осатаневший от праздничного пьянства дебил устроил. Я вам говорила об этом. Проверить перемещения и местонахождение Ласкиной на момент пропажи Саломеи было уже невозможно. Точно так же и с Бахрушиной. Мы связи установили лишь после третьего убийства. На момент пропажи Марии Гальпериной алиби у Ласкиной нет. Это был март. Ласкина вроде как сидела на больничном с простудой – это официально, это мы проверили. Не работала. У нее имелась масса свободного времени.

– А с Демьяновой?

– Проверяем. Кое-что выплыло непонятное.

– У нее машина, иномарка. Я сама видела, – сказала Катя. – Вместительный багажник.

– Слишком много вы уже видели, солнце мое.

– Не очень верится в такие совпадения, Алла Викторовна.

– Нам тоже. Но из всех проверенных лиц лишь она, одна-единственная, контактировала со всеми четырьмя убитыми. Это факт.

– А что она сама говорит?

Алла Мухина лишь глянула на Катю – остро, как птица.

– Вы ее не допрашивали?

– Нет.

– И даже по эпизоду Саломеи?

– Пока нет.

– А почему?

– Если начать долбить этот вопрос с любовником, откроется негласный источник. Ничего, кроме совпадения связей и некоторых совпадений в нашем с вами портрете убийцы, у меня на Ласкину до сих пор нет. Мы негласно вскрыли ее гараж, взяли пробы. Эксперты ничего не нашли. И лака автомобильного, который убийца использует, там нет. Это просто гараж-ракушка. Мы и багажник ее вскрывали.

– Взламывали машину? А сигнализация?

– Замаскировали под попытку угона. Еще в марте. Когда на связи наткнулись. Авто было только из мойки, и салон, и багажник явно подверглись химчистке.

– Она могла что-то заподозрить, когда взломали ее машину.

– Она написала нам заявление. Из машины ничего не пропало. И она ни разу не позвонила следователю узнать судьбу заявления.

– К вам лично Ласкина имеет отношение? – прямо спросила Катя.

– Она замглавы городской администрации. Я – начальник ОВД.

– Но у вас не было столкновений? Какие-то экономические дела? Коррупция? Взятки? Застройка? Продажа городской земли?

– Нет. Ничего. Ласкина не занимается финансовыми вопросами. Она курирует общественную, культурную жизнь города. Вопросы школьного образования, положение дел в нашей городской больнице. Ни по каким финансово-экономическим делам она не проходила и не проходит.

– Вы не допрашиваете ее, потому что она чиновник? Городская шишка?

– Не стройте из себя банальную правдорубку, – Мухина вздохнула. – Я не могу действовать напролом, без прямых доказательств. Это маленький город. Замкнутый. Здесь вопросы репутации…

– Четыре убийства, а вы осторожничаете.

– Надо пока кое-что еще проверить.

– Что?

– ВЫ ОПЯТЬ ЗДЕСЬ?! СКОЛЬКО МОЖНО ПОВТОРЯТЬ! ВЫ НЕ ИМЕЕТЕ ПРАВА ЗДЕСЬ НАХОДИТЬСЯ! ВОН!!!

От визгливого мужского фальцета они обе подскочили на своих стульях. Дверь, бесшумно растворившись, являла на своем пороге полковника Крапова – багрового от гнева, с перекошенным лицом.

Катя встала, выпрямилась. Она не привыкла, чтобы на нее орали какие-то мозгляки, пусть даже из Главного управления уголовного розыска.

Мухина тоже поднялась.

– Не кричите, – сказала она. – Это я ей разрешила быть здесь.

– Убирайтесь вон из кабинета! – Крапов шагнул к Кате.

– Не смейте на нее орать, – тихо повторила Мухина.

Он резко повернулся к ней.

Катя каким-то шестым чувством угадала, что они – начальница местного ОВД и куратор из министерства, доселе сохранявшие видимость лояльности друг другу, – эту самую притворную лояльность напрочь отбросили. А может, и не было ее никогда? Ни сотрудничества ведомств, ни доверия? Два, нет, пусть полтора года совместного расследования страшного дела не превратили их ни в соратников, ни в товарищей по команде – нет, напротив, – они стали прямыми соперниками, едва переваривающими присутствие друг друга. И она, Катя, сейчас оказалась кремнем в огниве, которое высекло искры – давно трепетно взлелеянные искры взаимной неприязни и презрения.

– Вы превышаете свои полномочия, – процедил Крапов, – допуская представителя прессы к расследованию.

– Я начальник ОВД. Это моя территория. Дело в моей территориальной подследственности. Я сама здесь решаю, кого привлекать. Каких помощников, экспертов и консультантов.

– Она журналистка, а не эксперт!

– А вы, полковник, приданные силы.

– Я сотрудник министерства.

– И что? – Мухина глянула ему в глаза. – Очень вы мне помогли за все это время?

– Да и вы здесь, на месте, не слишком продвинулись.

– Вы меня в чем-то обвиняете?

– Я напишу рапорт в министерство.

– А я напишу докладную начальнику Главка, что вы пытаетесь подмять это дело под себя и…

– Алла Викторовна, мне лучше уйти отсюда, – сказала Катя.

– Нет, останьтесь, – Мухина смотрела на Крапова. – У нас с вами есть еще дела.

– Алла Викторовна, я…

– Убирайся вон, – Крапов глянул на Катю исподлобья, обращаясь к ней на «ты».

– Повежливей, пожалуйста, вы не у себя на Житной. Этот кабинет принадлежит ОВД, – отчеканила Мухина. – Вам его лишь предоставили. И здесь работаете не вы один, а весь штаб по раскрытию убийств. А штаб этот возглавляю я как начальник ОВД. Вы хотите, чтобы мы поменяли дверной замок? Мы это можем.

Крапов аккуратно положил на стол папку-скоросшиватель, полную бумаг. Потом сел. Вынести его из кабинета можно было лишь вместе со стулом.

Кате стало грустно.

И одновременно страшно.

– Мы отъедем с коллегой ненадолго. – Мухина обращалась к полковнику, одновременно делая жест Кате – айда за мной. – Не хочу, чтобы по возвращении нас ждали сюрпризы. Или новый скандал.

Крапов молчал. Это драконье молчание не предвещало ничего хорошего.