По словам Венеции, когда ее мать сказала родителям, что собирается замуж за нищего молодого художника, те наотрез отказались благословить их союз. Кристина сбежала в Лондон, где несколько лет жила с Фердинандом практически впроголодь до тех пор, пока картины ее мужа не начали продаваться. Городской дом на Честер-сквер достался ей от двоюродной бабушки — единственного члена семьи, который сочувствовал ее бедственному положению. Так у молодой пары появилась хотя бы крыша над головой. Однако денег на обстановку не было, пришлось довольствоваться ветхими шторами и подержанной мебелью из благотворительного магазина. Из-за отсутствия прислуги это жилище нуждалось в генеральной уборке и тщательной дезинфекции.

— Сейчас папа жутко богат. Его картины покупают за сотни фунтов стерлингов, и они могли бы купить все, что им пожелается, — рассказывала Венеция. — Но этот дом нравится им таким, какой он есть. И мне тоже! — с вызовом добавила она.

Венеция принимала участие в светском сезоне, чтобы позлить мамину родню, которая пришла в ужас при мысли о том, что дочь простого художника может быть представлена ко двору.

— Я тоже прошла церемонию представления, и теперь им меня не остановить, — со смехом заявила Кристина, мать Венеции, девушкам однажды за бокалом мартини перед тем, как отправиться вместе с ними на танцы. — Моя сестра Летти в шоке: разумеется, ее дочь, уродка Дебора, тоже выходит в свет в этом сезоне. Никогда не забуду выражение лица Летти, когда она увидела меня на балу у королевы Шарлотты. Я думала, бедняжка хлопнется в обморок! — Захихикав, Кристина ласково взъерошила волосы Венеции. — К тому же моя дочь — красавица, а ее — прыщавая, толстая и совершенно безмозглая курица.

Оливии часто казалось, что Венеция ведет себя как мать, а не как дочь Кристины. Возможно, она стала не по годам мудрой и практичной из-за необычного происхождения. В ней интригующе уживались богемный взгляд на жизнь и здравый смысл. Оливия обожала свою новую подругу.

Время от времени Венеция сыпала именами таких знаменитостей, как Вирджиния Вульф, которая вместе со своей любовницей Сэквил-Уэст часто захаживала к ним на чай, когда Венеция была маленькой. Оливию восхищали члены Блумзберийской группы и преданность, с какой Барроузы относились к ее идеалам. Несмотря на то, что сейчас группа практически распалась, в доме на Честер-сквер по-прежнему придерживались радикальных мыслей, а Венеция была страстной поборницей прав женщин и равенства полов. Она уже решила, что не станет брать фамилию мужа, когда (и если) выйдет замуж.

Оливия с удовольствием принимала участие в светских мероприятиях: веселые вечеринки в компании новых друзей-единомышленников расцветили ее жизнь яркими красками. Пытливый ум девушки каждый день получал богатую пищу, и теперь она со страхом ждала окончания сезона, понимая, что скоро придется задуматься о будущем.

Она не собиралась возвращаться в Суррей к родителям и тупо ждать, когда к ней посватается подходящий мужчина. Ей исполнится двадцать один, и Оливия начнет получать маленький доход, но в ближайшие два с половиной года никак не избежать финансовой зависимости от родителей. Впрочем, если найти работу...

Оливия встала из-за обеденного стола и поднялась наверх, в свои комнаты, чтобы одеться и ехать на ленч к Венеции.

Отец Венеции, Фердинанд Барроуз, только вчера вернулся домой из Германии, где делал эскизы, отражающие рост мощи Третьего рейха: он хотел завершить серию картин. Оливия много слышала об этом человеке от его любящей дочери и мечтала с ним познакомиться. Возможно, ей повезет и она из первых уст услышит об угрозе нацизма. Приколов шляпку и надев перчатки, девушка взяла сумочку и отправилась на Честер-сквер.

Венеция вышла ее поприветствовать, озабоченно хмурясь, с бледным лицом.

— Что произошло? — встревожилась Оливия, шагая за подругой через холл в кухню, где летом семья принимала гостей: оттуда можно было выйти в симпатичный огороженный сад за домом.

— Будешь джин? — спросила Венеция.

Оливия взглянула на свои наручные часы: только половина двенадцатого! Она покачала головой:

— Нет, спасибо, милая. После вчерашнего что-то не хочется.

— Я бы тоже не стала, но вчера вечером приехал папа, страшно расстроенный. — Венеция щедро плеснула джина себе в рюмку и сделала большой глоток. — Он разговаривал в основном с мамой, но я поняла, что местные газеты слишком бледно освещают те страшные события, которые происходят в Германии. — Глаза девушки налились слезами. — Папа своими глазами видел, как совсем рядом с Мюнхеном группа нацистских молодчиков подожгла синагогу. Ох, Оливия, похоже, герр Гитлер хочет стереть евреев с лица земли!

— Этого не может быть! — Оливия подошла к подруге и обняла ее.

— Еще как может! — Венеция зарыдала у нее на плече. — Мама сейчас наверху, с ним. Он выглядит... совершенно подавленным. Мы даже не представляли, какая опасность ему грозила.

— Успокойся, милая. Он уже дома, целый и невредимый.

— Слава Богу. — Венеция смахнула слезы. — Он сказал, что никогда не сможет нарисовать то, что видел. Там столько жестокости, столько ненависти! Ты знаешь, что арийцам запрещено заниматься любовью с евреями, не говоря уже о законном браке? Что за последние полтора года тысячи синагог сгорели дотла? Евреи не имеют права держать в своих домах радиоприемники, а их дети не могут посещать школы, в которых учатся арийские дети.

Оливия слушала, онемев от потрясения.

— Но почему же мир ничего об этом не знает? — наконец спросила она.

Венеция покачала головой:

— Не имею понятия, и папа тоже. Он сказал, что поставит в известность своих влиятельных друзей-политиков. — Она схватила Оливию за руку. — Ох, милая, мы все время пытаемся забыть о грядущей войне, но она будет, и никуда от этого не деться! И кто знает, чем все закончится?

Проснувшись, Гарри Кроуфорд с удовольствием удостоверился, что он дома. В отличие от многих своих коллег-офицеров, которые понятия не имели о том, куда их отбросит судьба через несколько месяцев, Гарри, по крайней мере, прекрасно осознавал свое ближайшее будущее. Ему предстояло возглавить обучение группы местных новобранцев, зачисленных в Пятый королевский норфолкский полк, и, значит, хотя бы в ближайшие недели, в самую летнюю благодать, он сможет жить в собственном доме и спать в собственной постели.

Офицеры, которых отправляли в иные, отнюдь не такие приятные места, с завистью спрашивали, не шепнул ли его папочка кому следует, но Гарри в этом сомневался. Вряд ли сейчас, когда Германия в любой момент могла напасть на Чехословакию, его отец стал бы думать о комфорте взрослого сына.

Гарри раскрыл окно и с наслаждением вдохнул свежий сладкий аромат жасмина, высаженного Адрианой вдоль террасы.

«Как же здесь тихо! Жаль, что танцы для кузины Пенелопы устраивают именно сегодня, в мой первый день дома, и уже вечером придется обхаживать целый табун девушек с лошадиными лицами...» Впрочем, старый дом возвращался к жизни, и это радовало Гарри. И потом он знал, как много это событие значит для мамы.