Анненков, например, хотя и считался интернированным и значился арестованным, но пользовался свободой и жил припеваючи. Синьцзянские власти не только не притесняли его, а напротив, поощряли провокационную деятельность бывшего командующего семиреченскими белоказачьими бандами.

Так вот, одну из мастерских в Кульдже держал русский офицер, и работали в ней бывшие белогвардейцы. Правда, мало кто знал, что в прошлом эти мастеровые значились прапорщиками или есаулами. Вместо прежних форм на них были рабочие куртки, косоворотки или кузнечные фартуки.

Если бы я не знал прежде в лицо владельца кузницы, то, конечно, не обратил бы внимания на человека в простой штатской одежде. Обыкновенный содержатель маленького дела, без особых примет — ни толст, ни худ, ни горбат, ни хром. Добродушен, в глазах лукавинка, взгляд пытливый. Кузнецы тоже по виду простецкие ребята. Честно говоря, я мог вполне пройти мимо мастерской и мимо ее хозяина. Адрес был довольно туманный: кузница. А кузниц в Кульдже тьма-тьмущая. Тогда автомобили являлись редкостью, в Синьцзяне — тем более; помню, два раза и видел здесь грузовую машину, а так — всё лошади, верблюды, ослы, поклажа на телегах и арбах. Работы для кузнецов невпроворот: кому шину на колесо изготовить, кому костыль вбить, кому удила выковать. А уж подковам счета нет. Весь транспорт на подковах. Город торговый, через него каждый день сотни караванов проходят, десятки обозов, вьючных лошадей гонят со всех сел.

Большинство кузниц прилепилось у базаров и караван-сараев, часть — на главных проезжих улицах, и несколько — у входных ворот города, около дунганских харчевен и чайных. Моя кузница, я уже называю ее моей, поскольку из тысячи ищу лишь одну, не оказалась ни в центре, ни вблизи постоялых дворов, ни у выезда из Кульджи. Хозяин выбрал для нее самое неудобное, на мой взгляд, место — тихую, маленькую улочку за базаром. Поди догадайся, что там кузница. Ни один возчик, ни один караванщик не забредет сюда. Но кузница работает, люди носят мастерам всякую всячину, начиная от мотыги и кончая замком и лампой. Впрочем, хозяин, видно, не торопит рабочих. Сам до молотка и горна не дотрагивается, поглядывает издали. Чаще сидит в задней комнатушке, беседует с друзьями, что захаживают иногда в кузницу.

Трудно было набрести на эту мастерскую. И пока я нашел, истер подметки, пыли наглотался до одурения. Пыль в Кульдже особенная — тяжелая, густая, вязкая, пройдет караван — солнца не видно, а если всадники скачут — полдня будет стоять туман. Когда, наконец, увидел хозяина кузницы и удостоверился, что попал куда надо, стало легче. До этого дважды заглядывал сюда, а владельца не заставал, чуть было не оставил мастерскую в покое, другого человека принял за хозяина, а другой мне без надобности.

Теперь точно — он. Полковник Сидоров. Белоказачий атаман, правая рука Анненкова. И не поверишь: синяя рубаха, картуз, подпоясан вместо ремня шелковым шнуром. Маленький незаметный купчишка.

Он меня тоже узнал. Вначале удивился, посмотрел пристально, не ошибся ли — подумать только, расстались на той стороне, встретились в Синьцзяне. Сидоров протянул мне обе руки, как старому знакомому, пожал их крепко. Я ответил тем же, хотя был насторожен: расстались-то мы год назад не друзьями. По приказу атамана Анненкова я и несколько моих товарищей были заочно приговорены к смертной казни. Так прямо было и написано, — расстрелять за измену присяге. Но напоминать о приказе я не стал Сидорову.

— Как нашли меня? — не без удивления спросил полковник. В голосе его я уловил беспокойство. В Кульдже никто не знал о существовании атамана, во всяком случае, местные власти считали Сидорова погибшим, у них был зарегистрирован только купец Бодров. Легализация полковника потребовала бы его ареста, поскольку правительство Синьцзяна не имело права держать на своей территории воинские части другой страны и их командиров. К тому же белогвардейские военачальники входили в политическую организацию, ставившую своей целью вооруженную борьбу. Организация была тайная и, естественно, о ней не сообщали правительству, хотя отдельные чиновники знали планы и задачи белогвардейцев и даже помогали им.

— Верные люди подсказали, — ответил я.

Он прищурился, словно оценивал, насколько я искренен, и неожиданно улыбнулся.

— В счастливое время пришли.

Полковник оглядел улицу, не заметив ничего подозрительного, взял меня за локоть и повел внутрь кузницы, где виднелась небольшая дверь. Через нее мы и пошли в заднюю комнатку.

— В счастливое время пришли, — повторил полковник, когда мы уселись на маленьких табуретах, — народ стекается со всех сторон.

Он не объяснил, что за народ, но и так было понятно, кого имел в виду полковник. Мое участие в недавних походах сидоровского отряда давало право ему говорить доверительно, с расчетом на общую заинтересованность. Однако распространяться атаман не стал, — первая встреча за рубежом — это лишь пробный шаг к сближению. Поэтому Сидоров стал расспрашивать, как я попал в Кульджу, как перебрался через границу, где живу, чем занимаюсь.

Я предполагал подобный характер беседы и заранее подготовил ответы.

Они были логичными и убедительными, в них все соответствовало реальному ходу событий и лишь сдвинулись некоторые детали и заменились причины. Полковник слушал меня с заметным интересом, но не вникал в суть моих рассуждений о необходимости дальнейшей борьбы. Она сама по себе предполагалась, раз я покинул родину и стал искать сообщников. Скоро он понял, что путь, которым пришлось мне идти, был естественным и даже шаблонным — все так перебирались в Синьцзян, и прервал меня.

— Хорошо сделали, решившись на такой шаг. — Полковник подумал и добавил: — Каждый офицер должен поступать по примеру своего начальника. Там пока делать нечего... — Под словом «там» Сидоров подразумевал Советский Туркестан и кивнул куда-то за стену.

— Да, — согласился я.

— Чем живете? — поинтересовался хозяин кузницы.

— Устроился в татарский «Шанхай» делопроизводителем...

В Синьцзянской провинции тогда существовала своеобразная форма самоуправления для эмигрантов. Они селились в разных местах, но подчинялись канцеляриям по национальному признаку. Илийский округ включал в себя «шанхаи»: русский, татаро-башкирский, казах-киргизский, узбекский, таранчинский.

— Думаю жениться на дочери одного купца, завести небольшое дело...

— Вот это зря... Здесь мы люди временные... Запомните, дорогой господин прапорщик, рвать с прошлым нельзя, вы связаны и происхождением, и офицерским долгом с Россией, и только с ней...

Мне хотелось выяснить, каковы планы самого атамана. Конечно, первая встреча не давала права на искренность, но кое-что мог сказать полковник, обмолвившись случайно.

— Значит, не советуете?

— Ни в коем случае...

— Однако бобылем жить