Анна нажала «ответить» с такой силой, словно забивала гвоздь.

Анна пришла на пять минут раньше. Она бросила монетку в кепку беззубого попрошайки-музыканта у входа в метро на Рассел-сквер и увидела, что Джеймс уже ждет.

– Вам нравится ксилофон? – спросил он, когда она подошла.

– Это называется «милосердие», – с раздражением ответила Анна.

– А я думал, «Колокольчики звенят».

Она сердито покосилась на него и заметила, что Джеймс улыбается.

Они дошли пешком до Британского музея, разговаривая о том о сем. Анна вновь ждала каких-либо признаков узнавания, но тщетно. Ну или же Джеймс непрерывно притворялся.

– Наденьте. – Она протянула ему нитяные перчатки, которые достала из бело-синей коробки, как только они вошли. – Или вы сами знаете, если уже бывали здесь?

– Нет, – ответил Джеймс, беря перчатки.

Даже в такой странной компании Анна не могла полностью подавить трепет восхищения, который охватывал ее, когда она оказывалась в хранилищах Британского музея – самом своем любимом месте на свете.

Она спросила про перчатки только для того, чтобы понять, насколько она может быть собой, проводя экскурсию по музею.

– Похоже на финал «Поисков утраченного ковчега», правда? – спросила она, когда вошли в огромное помещение, уставленное полками, одинаковыми шкафами и четырехколесными стремянками.

Пахло бумагой – тонкий, с нотками плесени, едва уловимый запах старинных вещей, контактирующих с кислородом. Даже не верилось, что эта тихая пещера, полная бесценных сокровищ, находилась в самом центре лондонской суеты.

– Будем надеяться, что вы не снимете крышку с Ковчега Завета. Тем парням не повезло, – заметил Джеймс.

– Ничего не случится, если закрыть глаза.

– Да. Никогда не понимал киношную физику. – Он чуть заметно улыбнулся.

Нет, кажется, Джеймс и впрямь совсем не помнил ее. Анна ощутила необыкновенную легкость в душе, словно избежала чего-то очень неприятного. Испытав облегчение, она немного расслабилась.

– Феодора вон там, – сказала она, первой шагая среди шкафов.

– Похоже на то, как ходишь в «ИКЕА» и ищешь нужный сектор, – заметил Джеймс.

– Здесь интереснее, чем в «ИКЕА».

– По-моему, что угодно интереснее «ИКЕА». Но – да, вы правы.

Анна подумала: не стоит упоминать, сколько лет она прожила в окружении «икеевской» мебели.

Они свернули направо, и Анна, надев перчатки, извлекла один из ящиков. Содержимое лежало на подкладке из темной ткани.

– Они все отмечены для экспозиции. Я просто счастлива, что могу здесь копаться. Смотрите, выбирайте, что вам особенно понравится, а я расскажу что-нибудь интересное. Это потрясающие вещи…

Джеймс начал рассматривать экспонаты. Изящные филигранные браслеты, подвески с драгоценными камнями, кольца, камеи. Анна подавляла в себе желание пуститься в восторженную болтовню, как девочка-фанатка. Но напрасно.

– Проблема с Феодорой в том, чтобы выбрать, какой аспект ее жизни подчеркнуть, – негромко сказала она. – Ведь там столько интересного. Можно, конечно, обойтись традиционной историей Золушки. Но то, что она сделала, достигнув высот, гораздо интереснее, чем богатство и власть. Она открывала безопасные приюты для проституток. Она отстаивала права женщины в браке и требовала законов против изнасилования. Она добилась изгнания содержателей публичных домов из Константинополя. Можно сказать, Феодора была одной из первых феминисток.

– И красавицей к тому же, – отозвался Джеймс, с улыбкой отрываясь от броши, которую он рассматривал.

Если он рисковал так шутить, то, видимо, полагал, что у Анны есть некое подобие чувства юмора. Впрочем, подумала она, Джеймс вопиюще легкомыслен. Ничто его не волновало, лишь бы не смеялись над ним самим.

– Несомненно. Греческая Элизабет Тейлор, – подтвердила Анна. – А еще умная, вдохновенная, отважная, ну и прочие мелочи. Да и Юстиниан, если верить изображениям, тоже не был уродом.

– Хотя в те времена художника казнили бы за слишком реалистичный портрет, – сказал Джеймс.

– Это правда.

– Нам бы такое право в отношении людей, которые вешают плохие фотографии на «Фейсбуке», – с улыбкой сказал он. Похоже, обоих радовало, что они не ссорились.

– Но если попытаетесь сделать из нее светлую героиню, ничего не получится. Феодора бывала весьма жестока и беспощадна со своими соперницами. Наверное, или так – или тебя сожрут живьем. Человек живет в настоящем и не думает о том, как будет выглядеть несколько веков спустя. О Феодоре можно снять фильм…

– Да, с Милой Кунис и Эштоном Катчером.

Анна рассмеялась.

– Надеюсь, что выставка получится. Вдруг история Феодоры вдохновит новых ее поклонников… – Она помедлила. – Я, разумеется, не имею в виду ничего непристойного.

Джеймс улыбнулся.

– А мне показалось, вы обиделись, когда Паркер так непочтительно о ней отозвался.

– Видите ли… я ее не сужу.

– Вряд ли нам нужно беспокоиться. Выставка будет пользоваться популярностью, – вежливо сказал он, хотя Анна и не знала, говорил ли Джеймс искренне или пытался ее приободрить. – А вот это пригодится для приложения, честное слово, – продолжал он, осторожно держа руками в перчатках золотую эмалевую брошь, как фокусник монетку. – Мы ее увеличим, чтобы было видно детали.

Джеймс склонился над украшением, и Анна поймала себя на том, что разглядывает его угольно-черные волосы. Вопреки собственным благим намерениям здесь, в тихом зале, где словно остановилось время, она восхищалась Джеймсом, пусть даже не собираясь им увлекаться. Невозможно было отрицать, что он красив, причем вневременной красотой. Иногда отношение к определенным типам внешности зависит от моды. Например, Джуди считала, что Райан Гослинг выглядит как типичный вырожденец. Зато и она, и даже бабушка Мод (прежде чем глаукома окончательно взяла верх) назвали бы Джеймса Фрейзера красавчиком.

Его лицо соответствовало вековым канонам и правилам красоты, поэтому он блистал бы в любой эпохе. Жаль, что машину времени еще не изобрели. Кожа, отливающая блеском лунного камня… так, погодите, чем она занимается? Что на нее нашло, раз она восторгается воплощенным злом в человеческом облике?