Нет.

Короля Карла X занимало, волновало, беспокоило, печалило последнее черное облачко, упрямо остававшееся на небе после урагана и заслонявшее светлый лунный лик.

Король опасался, как бы ураган не разразился вновь.

Дело в том, что на следующий день была объявлена большая ружейная охота, организованная в Компьенском лесу, и Его Величество Карл X, как всем известно, величайший охотник перед Господом со времен Нимрода, страдал при мысли, что охота могла сорваться или хотя бы пойти не так, как было задумано, из-за плохой погоды.

«Чертова туча! — ворчал про себя король. — Проклятая луна!» («Сальватор». Ч. Ill, XXX).

Однако Карл X отнюдь не безумен, и более того, прочитав главу до конца, читатель не воспламеняется тем благородным возмущением, которым горел, читая о Людовике XI в «Соборе Парижской Богоматери» В. Гюго. Дело в том, что за это время Его Величество Карл X успевает вникнуть в обстоятельства скандального процесса против главы бонапартистов г-на Сарранти, знакомится с представленными его сыном доказательствами невиновности осужденного, подписывает приказ о его освобождении и тем самым снимает необходимость введения осадного положения, в первую очередь к собственному удовольствию: ведь небо прояснилось, и раз не будет осады, то будет охота!

Несомненно, Карл X слабый политик, безвольный монарх, почти всегда готовый согласиться с министрами, чтобы его только оставили в покое, но из-за ровного, «неклассового» отношения к нему автора читатель также не сжимает в негодовании кулаки, а просто видит в короле человека, к тому же не способного управлять. За эту неспособность Провидение отнимает у него впоследствии трон, и равновесие таким образом восстанавливается. Но король остается в памяти именно как человек, со всеми своими слабостями и причудами.

Итак, Дюма, предпочитая видеть в венценосных особах не бронзовые статуи, а людей из плоти и крови, к слабым королям проявляет поразительное великодушие.

Однако есть король, чей образ, несомненно, очень симпатичен писателю. Он создает его портрет, пользуясь самыми живыми красками, и, живописуя достоинства и недостатки своего героя, не скрывает своей любви к нему. Впрочем, этого человека любила сама Франция. Имя ему — Генрих IV. Его жизни Дюма посвятил исторический очерк, пьесу и конечно же всем известную трилогию о гугенотских войнах: романы «Королева Марго», «Графиня де Монсоро» и «Сорок пять». Скорее всего, эти три романа должен был дополнять еще один, посвященный вступлению Генриха Наваррского на престол Франции и окончанию изнурительных религиозных войн. Последний роман не был написан, но первые три позволяют проследить начало извилистого пути будущего короля к престолу от Варфоломеевской ночи до его укрепления на троне Наварры и захвата города Кагора, входившего в приданое его супруги Маргариты Валуа.

Романы о гугенотских войнах слишком известны, чтобы пересказывать их здесь. Отметим лишь, что в лице Генриха IV Дюма видит идеал монарха. Недаром в пьесе «Молодость Людовика XIV» на вопрос короля «Что же такое монарх?» Мольер отвечает: «Это человек, которого потомство проклинает, когда он зовется Нероном, и благословляет, если его имя Генрих IV» («Молодость Людовика XIV». Действие I, XVIII). Отсюда и все качества Генриха IV, описанные в романах Дюма: он умен, не бесстрашен, но умеет преодолеть страх, под маской простодушия скрывает невероятную изворотливость, которая, впрочем, служит не удовлетворению его прихотей, а спасению жизни во имя будущей славы. Генрих не меньше Дюма любит жизнь и радуется доставляемым ею удовольствиям. Он идет к трону, не предавая и не убивая, и даже способен простить того, кто готов воспользоваться ядом в борьбе против него. Генрих Наваррский не благодушен и от своего не отступает. Если он что-то задумал, то даже самый изощренный противник не в силах его остановить. Перед ним бессильна королева-мать Екатерина, погубившая уже не одного противника. Перед ним бессилен даже всепобеждающий Шико. Генриху он явно симпатичен, в их характерах слишком много общего, чтобы родственные души не почувствовали друг друга, но в поединке хитростей («Сорок пять») Генрих выигрывает, а Шико, наверное, впервые в жизни терпит поражение. Можно предположить, что в недостающем четвертом романе должно было быть описано, как после смерти Генриха III Шико перешел на службу к его преемнику Беарнцу, ибо именно так произошло на самом деле.

Французам был по сердцу жизнерадостный и хитроумный король. Французский фольклор сохранил о нем немало легенд, песен и анекдотов. Одну из легенд Дюма пересказывает уже не в романах о гугенотских войнах, а в мистической новелле «День в Фонтене-о-Роз», вошедшей в сборник «Тысяча и один призрак». Впрочем, чисто мистической новеллу не назовешь. Она скорее является путеводителем по современным Дюма эзотерическим теориям.

Одну из теорий излагает некто шевалье Ленуар и в ее подтверждение рассказывает о том, чему он был свидетелем при далеко не славном эпизоде французской истории: при разрушении гробницы королей в Сен-Дени после Великой французской революции. Дадим слово Дюма, которого, естественно, не могло не возмущать такое святотатство.

«Ненависть, внушенную народу к королю Людовику XVI, не смог 21 января утолить эшафот, и она была перенесена на весь его род: было решено преследовать монархию до самого ее истока, монархов — даже в их могилах, и прах шестидесяти королей рассеять по ветру.

Может быть, заодно хотели убедиться, сохранились ли нетронутыми, как утверждали, великие сокровища, якобы зарытые в некоторых из этих гробниц — как говорили, неприкосновенных.

Народ устремился в Сен-Дени.

С шестого по восьмое августа он уничтожил пятьдесят одну гробницу — историю двенадцати веков.

Тогда правительство решило вмешаться в этот беспорядок, чтобы обыскать гробницы и овладеть наследием монархии, которую оно только что сразило в лице Людовика XVI, последнего ее представителя.

Затем намеревались уничтожить даже имена, память, кости королей; речь шла о том, чтобы вычеркнуть из истории четырнадцать веков монархии.

Несчастные безумцы не понимают, что люди могут иногда изменить будущее… но никогда не могут изменить прошлого!

На кладбище приготовлена была обширная могила по образцу могил для бедных. В эту яму, на слой извести, должны были бросить, как на живодерне, кости тех, кто сделал из Франции первую в мире нацию, начиная с Дагобера и до Людовика XV.

Этим путем дано было удовлетворение народу; особенное же удовольствие доставлено было тем законодателям, тем адвокатам, тем завистливым журналистам, хищным птицам революции, чьи глаза не выносят никакого блеска, как глаза их собратьев — ночных птиц — не выносят никакого света.

Гордость тех, кто не может ничего создать, сводится к разрушению» («День в Фонтене-о-Роз», IX).

Итак, когда был вскрыт склеп Бурбонов, первым извлекли тело Генриха IV. К этому времени его памятник в Париже уже был переплавлен на мелкие монеты.

Тело Генриха IV чудесно сохранилось: прекрасно узнаваемые черты лица были именно теми, что освящены любовью народа и кистью Рубенса. Когда его, в так же хорошо сохранившемся саване, вынули первым из склепа, волнение было необычайное и под сводами церкви непроизвольно чуть было не раздался популярный во Франции возглас: «Да здравствует Генрих IV!»