«Габриэль и король поравнялись на середине поля. Копья их столкнулись, обломались, скользнув по кирасам, и противники разошлись безрезультатно.

Значит, ужасные предчувствия не оправдались.

У всех вырвался вздох облегчения. Королева обратила к небесам признательный взор. Но радоваться было рано!

Всадники были еще на поле. Доскакав до противоположных концов ристалища, они двинулись вновь к исходным позициям, чтобы снова вступить в единоборство.

Какой же беды можно было опасаться? Ведь в первый раз они встретились, даже не коснувшись друг друга…

Но, возвращаясь к месту поединка, Габриэль не отбросил обломок копья, как велят правила турниров. Он ехал, держа его наперевес. И вот на полном скаку, поравнявшись с мчавшимся ему навстречу королем, он неосторожно задел этим обломком шлем Генриха II. Забрало шлема сдвинулось, и острый конец сломанного копья вонзился в глаз королю и вышел через ухо! Вопль ужаса вырвался из груди потрясенной толпы.

Генрих выпустил повод, припал к шее коня, успев доехать до барьера ристалища, и там рухнул на руки де Виейвиля и де Буази.

— Я умираю… — проговорил он и добавил еле слышно: — Монтгомери… здесь ни при чем… Так было нужно. Я его прощаю» («Две Дианы». Ч. Ill, XII).

Утверждение «Так было нужно» продолжает сюжет романа и в конечном счете намекает на Высшую Справедливость. Ведь король подло погубил отца Монтгомери, поставив свои личные интересы выше законов чести и Провидения. Так погиб король Генрих II…

Но времена турниров миновали, и поединок сохранился лишь в форме дуэли, к которой, как мы помним, так часто прибегали мушкетеры, хотя уже в XVII веке Ришелье запретил их под страхом смертной казни. Впрочем, запрет Ришелье смог остановить далеко не всех, да и применялся он избирательно.

Вот что пишет по этому поводу Ж.-К. Птифис, подробно исследовавший судьбу исторического д’Артаньяна:

«Рапиры королевских солдат покидали ножны по любому поводу. Каждый год некоторая часть воинственной молодежи, подхватив болезнь «долга чести», погибала во цвете лет после такого рода встреч. Кардинал Ришелье стремился запретить эту дошедшую со времен феодализма предосудительную практику, действуя столь же решительно, как тогда, когда он приказывал срыть укрепленные замки. Однако нравы никогда не поспевают за приказами. Из бравады многие дворяне продолжали устраивать стычки, да так, что мода на дуэли, еще весьма распространенная в конце царствования Людовика XIII, не исчезла окончательно даже спустя сто лет.

Поэтому Ришелье приходилось дозировать свою строгость в зависимости от того, принадлежали или нет виновные к числу его врагов. Известно, сколь неумолим был он в отношении молодых безумцев Росмадека и Буттевиля, устроивших драку на королевской площади на глазах восхищенных зевак. Напротив, когда в подобных стычках оказывались замешаны его собственные солдаты, достойный прелат закрывал глаза. Между людьми кардинала, которыми командовал г-н де Кавуа, и людьми короля, которыми предводительствовал удалой де Тревиль, существовали неприязнь и соперничество, доводившие до самых отчаянных ссор. По вечерам они подкарауливали друг друга в темных и грязных улочках Парижа, чтобы всерьез сцепиться…

«Королю доставляло удовольствие, — рассказывает отец Даниэль в своей «Истории французской милиции», — узнавать, что мушкетеры в очередной раз грубо обошлись с гвардейцами кардинала, а кардинал, подобно ему, аплодировал, когда побиты оказывались мушкетеры. Поскольку дуэли были запрещены, поединки мушкетеров и гвардейцев кардинала легко сходили за обычные состязания».[47]

О том же пишет Дюма. Как вы помните, после схватки мушкетеров с гвардейцами кардинала король, желая успокоить Его Преосвященство, вызвал виновников к себе для разбирательства, только… разбирательство вышло весьма странное.

«— Подойдите, храбрецы, подойдите, — произнес король. — Дайте мне побранить вас.

Мушкетеры с поклоном приблизились. Д’Артаньян следовал позади.

— Тысяча чертей! Как это вы вчетвером за два дня вывели из строя семерых гвардейцев кардинала? — продолжал Людовик XIII. — Это много, чересчур много. Если так пойдет дальше, Его Высокопреосвященству через три недели придется заменить состав своей роты новым. А я буду вынужден применять указы во всей их строгости. Одного — еще куда ни шло, я не возражаю. Но семерых за два дня — повторяю, это много, слишком много» («Три мушкетера», VII).

Наградив храбрецов сорока пистолями, король отпустил нарушителей с миром. «Кардинал… пришел в ярость и целую неделю не являлся вечером играть в шахматы. Это не мешало королю при встречах приветствовать его очаровательной улыбкой и нежнейшим голосом осведомляться:

— Как же, господин кардинал, поживают ваши верные телохранители, эти бедные Бернажу и Жюссак?» (Там же).

Несмотря на запреты, дуэль существовала еще и в XIX веке. Мы видим ее описание и в «Графе Монте-Кристо», и в «Сальваторе», и в «Блэке».

Самому Дюма случалось посылать вызовы противникам и даже драться. До серьезных травм, слава богу, не доходило, и некоторые биографы склонны даже считать целый ряд дуэльных историй, рассказанных писателем о себе самом, данью его слишком буйной фантазии. Однако об одной дуэли, в которой Дюма не участвовал, но в связи с которой нам станут ясны его взгляды на дуэль вообще, нельзя не упомянуть.

В начале марта 1845 года Дюма-отец вместе с сыном был приглашен на обед в ресторан «Братья-провансальцы» актрисой Театра Водевиль Анаис Льевен. Среди других приглашенных были управляющий из газеты «Пресса» Дюжарье и редактор газеты «Глоб» Бовалон. Приглашение этих двоих людей в одну компанию было явным и, хочется надеяться, непреднамеренным просчетом Анаис Льевен. Дело в том, что газеты жестоко конкурировали. В последнее время больше везло «Прессе». Ходили слухи, что Дюжарье тайком скупает долговые расписки руководства «Глоб», чтобы разорить конкурентов. За столом вспыхнула ссора, закончившаяся вызовом на дуэль. Вызов бросил Бовалон, посчитавший, что Дюжарье оскорбил его в разговоре. Тот принял вызов, хотя не владел оружием. 11 марта дуэль состоялась, и Дюжарье был убит. Выяснилось, что Бовалон, возможно, еще до дуэли пристрелял использованные в ней пистолеты, что являлось нарушением правил и сводило дуэль к убийству. Дело попало в суд, который поначалу оправдал Бовалона. Однако на следующий год процесс возобновился в Кассационном суде Руана, где Александр Дюма давал показания в качестве свидетеля.

Выступление писателя (ибо иначе как выступлением это назвать нельзя) было с самого начала захватывающим. Он убедительно доказал, что смерть Дюжарье нельзя считать результатом дуэли, а следует квалифицировать как преднамеренное убийство конкурента. Дюма сразу же сослался на Большой дуэльный кодекс, составленный графом де Шато-вилларом. Стоило председателю суда признаться в том, что он незнаком с этим Кодексом и опирается исключительно на закон 1837 года, который трактует дуэль как вид вооруженного нападения, — и ответы Дюма на вопросы судей превратились в лекцию по вопросам чести и поединка. Не отвлекаясь, впрочем, от темы заседания, он разобрал с точки зрения Кодекса дуэль Бовалона с Дюжарье и фактически доказал, что со стороны первого нарушений было куда больше, чем казалось поначалу. Оказалось, что неопытному Дюжарье не дали необходимых инструкций (это была обязанность секундантов противника); что убитый дожидался Бовалона около получаса и потому его пальцы окоченели (в это утро шел снег); что один из секундантов Бовалона быстро скрылся с места поединка, прихватив оружие, которым, судя по всему, уже не раз пользовались (оружие следовало иметь новое); что секунданты, вопреки правилам, не пытались примирить противников и т. д.