– Ох, уйди, Милош, Христом-богом прошу.

– Куда ж я уйду… Люблю я тебя, – бормотал муж в ответ.

Перед рассветом они точно решили, что им не хватает детей, и договорились приступить к этому сразу по возвращении домой.

История с туникой вполне могла этим и ограничиться. Но Сенка Златович росла папиной дочкой и выросла женщиной упрямой и гордой. А следовательно, простить мужа просто так, без мести, она не могла, но и разводиться не собиралась: не хватало еще, чтобы люди подумали, будто ее брак не удался. С Миттельбаумами они больше не ужинали и даже не здоровались. Но каково же было потрясение юного Курта, когда однажды, накануне отъезда, стоило матери действительно отлучиться на сеанс массажа, к ним в номер явилась Сенка. Такая, какою он мысленно рисовал ее на потолке гостиничного номера каждую ночь и на темном кафеле отельной ванной комнаты каждый день. Нет, даже лучше. Загорелая, ароматная, крепкая. Горячая и податливая.

За нанесенную ей горькую обиду Сенка отомстила сразу и мужу, и фрау Миттельбаум. Когда Кристина уже давно забыла о своем курортном приключении с подлецом-сербом, ее единственный сын Курт все еще грустил и носил в сердце сладкое воспоминание и тяжкую тоску о его смуглой черноглазой жене.

На парапете набережной, идущем вдоль канала против цунами, ужинали местные и приезжие. Они поедали с бумажных тарелок блинчики с бананом и нутеллой, блинчики с жареным ананасом, огромные креветки, нанизанные на деревянные шпажки и зарумяненные на углях. Блестели жирные губы, пальцы пачкались в оранжевом кисло-сладком соусе, звякали бутылки «Чанга»[10], купленные в упаковке по четыре штуки в «Севен-элевен» через дорогу.

Марина спустилась к пляжу.

Было грустно и чего-то хотелось, и она все старалась допытаться, чего именно, пока ее не отвлек след на песке. Он тянулся от зарослей колючего и жесткого вьюнка к мусорке, где еще с полудня гнили, источая сладковатый запах, выпитые и побуревшие кокосы, манговые очистки, обертки от мороженого и обглоданные кукурузные початки. Этот след напоминал след от тракторной гусеницы, только в десять сантиметров шириной, узорчатый, ребристый. Не от колеса самоката, не от коляски – явно от живого существа. Оно вряд ли было млекопитающим, скорее, большим насекомым. Очень крупным, по меркам любого жителя средних широт.

Брезгливость боролась с любопытством, и Марина не двигалась с места, вперившись глазами в ленту дробного рельефа, проследив ее в оба конца, от зловонной кучи до зарослей, и внутренне приготовившись к самой неприятной встрече. Она почувствовала, что, возможно, после подобной встречи ночные прогулки по прибою мигом утрачивают всю свою очаровательную истому: приморская ночь романтична лишь для человека, как и сама романтика как понятие присуща лишь человеку, для остальной природы это либо время отдохновения, либо охоты, либо спаривания, либо труда.

Вдруг край ее глаза заметил движение, и тело вопреки воле напряглось.

Через песок ползла большая морская раковина, передвигаемая длинными ломкими лапками. Марина даже засмеялась от облегчения – не многоножка и не сколопендра, не любое из тех чудищ, что уже нарисовало нервное воображение. Всего лишь безобидный рак-отшельник, хотя и довольно крупный. Он неторопливо и трудно шел, таща на себе свои временные апартаменты. Марина не стала трогать его, лишь полюбовалась кружевной тесьмой следов, которая тянулась за ним. Упрямство и одиночество. Это существо вызвало ее горячую симпатию.

С наступлением темноты на пляже все же встречались люди. Кто-то плескался под самым берегом, вдали бродил синеватый луч света от дисплея чьего-то телефона. Ночной торговец убеждал сидящих на песке возлюбленных купить бумажный небесный фонарик. Они сговаривались о цене.

Марина сбросила одежду напротив яркого фонаря на набережной – чтобы снова не потерять – и зашла в воду. Ей не особенно хотелось купаться, она вообще не знала, чего хочет. Почему бы тогда не искупнуться? Вода тепла, волнения совсем нет. На горизонте дрожат и перемигиваются зеленоватые бортовые огни рыболовецких суденышек, вышедших на промысел. Звезд не видно, как всегда висит влажная тропическая дымка, и только легкий бриз приносит облегчение.

Марина тихо поплыла, стараясь как можно меньше тревожить поблескивающую водяную гладь. Под нею простиралось черное море ночи. Произошедшее, или, вернее, чуть не случившееся с нею на закате, не отвратило ее от заплывов. Рипа она не боялась. Напротив, ей даже стало казаться, что рип был чем-то вроде ее ментальной проекции, что никакого кровожадного течения и вовсе не существует и это не более чем плод ее воображения, подкрепленный решимостью покончить с безрадостным прозябанием. Сейчас же она просто решила поплавать перед сном, не далеко, не глубоко и не трагично.

Это случилось внезапно. Вдруг ее тело пронзила жгучая боль, словно в воде она задела оголенный высоковольтный провод. Электрический ток прорезал ее вдоль позвоночника. Нестерпимое жжение началось возле правого бедра, перешло на живот и спину и уже обволакивало плечи. По коже будто текла раскаленная смола, не смываемая морской водой. Марина закричала от боли.

Ей казалось, что больнее быть уже не может, и в это же время жжение усиливалось многократно, словно в кабеле повышалось напряжение. Она горела заживо. В груди стало тяжело, будто лег камень и тянул ее на дно. Вспышкой Марине почему-то вспомнилась иллюстрация к книжке русских сказок, которую она обожала в детстве. Козленок стоит на берегу и смотрит на гладь пруда, в котором под толщей воды лежит девушка с закрытыми глазами и мирным лицом. Как, как можно терпеть этот огонь с таким благостным выражением? Марина кричала, бессвязно и громко, чувствуя, как вода заливает рот и попадает внутрь. Она закашлялась. Еще один разряд тока, пробежавший от ее груди до кончиков пальцев, выгнул тело дугой и обездвижил.

Угасающим лепечущим сознанием Марина понимала, что нужно что-то срочно предпринять. Но боль была сокрушительна. Она парализовала тело. Больше ничего нельзя было сделать.

– Я не хочу так… Не сейчас… Так рано. Господи, так рано… Ведь мне же еще оставалось…

Мысли смешались и вскоре погасли.

Тело пропавшей русской туристки обнаружили к вечеру следующего дня. Вытащив из воды, ее прикрыли чьим-то полотенцем, так что только рука в пурпурных полосах торчала из-под махрового края. Матери хватали на руки детей и уносили прочь, кое-кто снимал на телефон. Все шептались, переговаривались, ужасались, всплескивали руками и прислоняли пальцы ко рту.

Врач констатировал смерть от отравления нейротоксическим ядом, анафилактического шока и инфаркта вследствие контакта с кубомедузой Chironex fleckeri. О произошедшем сообщили в новостях нескольких стран: в это время года смертельные исходы встречи с медузами в данном регионе редкость. Туристов предостерегли от купания вдали от берега и в ночное время суток.

Она заперла дверь комнаты, спустилась вниз. И тут же почувствовала, как влажнеют колени. Стояла такая духота, что бедра вспотели и длинный подол жемчужно-серого сарафана неприятно лип к ногам. Вместо того чтобы мучиться, хоть и в любимом наряде, не проще ли переодеться так, чтобы было удобно? Марина вернулась, бросила сарафан поперек кровати и натянула легкое хлопковое платьице на тонких бретельках. Его сине-белая полоска как нельзя лучше подходила к вечеру у моря.