Она слабо улыбнулась ему.

– Калипса! – к нам подбежал потасканный эльбанец средних лет и повесил ей на шею бирку с номером. – Твой выход. – И он вытолкнул ее из-за кулис прямо под лучи прожектора.

– Ни пуха ни пера, малышка, – сказал я.

Потеряй она все перья разом, она и то получила бы лучшие отзывы.

Она была ужасна. В смысле «ужасней ужасного». Она была так напугана, что было видно, как ее бьет дрожь.

– О прелестные цветочки, как милы их лепесточки, – неуверенно запела она. – Дождик льет, пушисты облака, и весна уже пришла, пришла издалека… – ее голос фальшивил на каждом втором слове.

Меня коробило от ужасных рифм, но это было лучшее, что мы смогли придумать в спешке, переводя текст народной уолтской песни на эльбанский. Как вы знаете, есть фразы, которые неизбежно что-то теряют при переводе. Это было не просто потеряно, а потеряно безвозвратно.

Хорошим участникам публика отвечала свистом и аплодисментами. Посредственные получали смесь аплодисментов и улюлюканье. Ужасные убегали со сцены под попурри издевок и насмешек. Усилия Калипсы были вознаграждены полным молчанием. Нет, не совсем полным. Где-то в темноте раздались жидкие хлопки. Единственного ценителя нашей пичужки.

Рабочий сцены выглянул в щель в занавесе:

– Это старик Довачек. Он глуховат. Ему нравится все.

– Она там умирает, – сочувственно сказала Тананда.

– Кто сказал, что Калипса умирает? – воскликнул Эрзац. – Она не умрет одна! Вложите меня ей в руку! Я спасу ее.

– Умирает, но не в буквальном смысле, ты, открывашка для писем, – разозлился я. – Она проиграет. А если и займет какое-то место, то первое с конца. Ей просто нужно расслабиться. Вот и все.

– Все очень просто, – пискнула Асти из сумки у меня под мышкой, – ты просто выйдешь туда.

Я не удостоил ее вниманием. У нас были проблемы посерьезнее.

– Мы точно проиграем в этом раунде, – шепнула мне Танда. – Буирни сказал, что пойдет с нами лишь в том случае, если мы победим. Эх, найти бы где-нибудь говорящий диктофон и раскрасить его в золотой цвет.

– Нет, – сказал я. – С настоящим волшебником подделка не прокатит. Если этот Баррик стоит своей репутации, он тотчас раскусит обман, и тогда ее деду конец.

– А если применить чары иллюзии? Если у нас будут другие сокровища, возможно, он не обратит слишком пристального внимания на…

– Что ж, стоит попробовать, – задумчиво сказал я.

– Тебе не придется этого делать, – заявила Асти из сумки у меня под мышкой. – Выходи и выиграй этот конкурс сам!

– Что? – вскрикнул я. Рабочие сцены недовольно уставились на меня.

– Этому ребенку не добиться успеха. Сегодня ты ничего не сделал, чтобы заработать себе на кусок хлеба, ты бесполезный мешок чешуйчатой кожи. Вперед!

Я посмотрел на огромную чашу зрительного зала.

– Ни за что, – возразил я. – Буирни бросил вызов ей, а не нам.

– Ты сказал, что поможешь ей, и, клянусь всеми Поющими Чашами Афиса, ей сейчас нужна твоя помощь! Иди!

Внезапно мне на правую ногу капнуло что-то теплое. Ее как будто охватило огнем. Запрыгав на левой ноге, я схватился за пальцы правой. Жидкость обстрекала мне руку.

– Кислота! – Я в ужасе отпрыгнул, чтобы не получить ожог.

Я держал футляр на расстоянии вытянутой руки, но Чаша прожгла дыру в коже наверху. Вырвавшийся из дыры спрей едва не попал в меня. Я уронил Чашу и отскочил в сторону от очередного фонтана боли. Следующее, что я помню, это то, что я оказался под горячим, слепящим лучом прожектора.

– Фьююють! – удивленно присвистнул Буирни. – Что ж, весьма неожиданное удовольствие! Спасибо, Калипса! Приветствуем нашего следующего участника, Ааза!

– Пой, уродливая ящерица! – разнесся по арене голос Асти, прозвучавший громче голоса оперной певицы. По залу прокатились смешки. Из моего горла вырвался злобный рык. Никто не смеет смеяться надо мной!

– Давай, Ааз, – ободряюще сказал Буирни. – Срази нас наповал!

Я не мог видеть публику дальше нескольких первых рядов, но знал: за мной наблюдают более десяти тысяч зрителей. И все как один приготовились получить удовольствие. На Извре мой голос считался довольно приличным, да что там – превосходным. От меня требовалось одно – решить, что именно я буду петь. Я знал тысячи песен, начиная от застольных и заканчивая мелодиями бродвейских мюзиклов из сотен разных измерений. Я поковырялся в памяти в поисках лучшей песни, чтобы блеснуть своим диапазоном.

Увы, в моей голове было пусто. Я не мог вспомнить ни одной, самой завалящей мелодии. Я в отчаянии стиснул зубы. Давай! – приказал я себе. Неужели я, Великий Ааз, испугался сцены?

Где-то в темноте хихикнул чей-то писклявый голос. К нему присоединилось еще несколько смешков. Я стиснул зубы. Я был полон решимости получить назад свои магические силы. В таком случае я вернусь сюда и свяжу из их пушистых шкур гигантский плед.

Но в данный момент шоу должно продолжаться. Наконец мне в голову пришел один мотивчик. Тот, который сразит их наповал.

– Да здравствует Извр! – гаркнул я. – Мы зеленые и чешуйчатые. С нами шутки плохи…

Я сам не заметил, как загорланил гимн Извра, написанный около трех тысяч лет назад. В нем поется, как мы стали независимым, единым измерением, побеждающим наших врагов. Первый куплет – обычное бахвальство, хотя и правда, – про то, как мы, изверги, велики. Во втором перечисляются наши победы в других измерениях. Последующие стихи повествуют о том, как нужно калечить и мучить наших врагов, и все во имя свободы, с подробным описанием мельчайших деталей, включая то, как мои древние предки поступали с пленными женщинами, чтобы продвигать выбранный нами образ жизни. Всего в гимне было восемнадцать куплетов, которые я не пел со школы. Стоило мне вспомнить первую строчку следующей строфы, как остальные вспоминались сами собой. Казалось, я вернулся в класс начальной школы мисс Гримнац. Я начал расслабляться, во всю мощь моей глотки горланя высокие ноты и, как угрозы, урча низкие.

После второго куплета зрители в первых рядах, которых я мог видеть, несмотря на бивший мне в глаза свет софитов, тревожно заерзали. После четвертого куплета некоторые из них начали вставать и красться к дверям. Шестой куплет, в котором довольно подробно описываются раскаленные щипцы и плети, заставил их броситься к выходу.

Слабаки, подумал я.

Я закончил гимн, не переврав ни строчки. В конце я вытянул вперед руки, ожидая, что за этим последует шквал аплодисментов. Увы, вместо бурных рукоплесканий раздались редкие и робкие хлопки.

– Эй, послушай! – пискнул Буирни, когда я посмотрел поверх огней рампы на невидимую аудиторию. – Сочувственные аплодисменты лучше, чем полное их отсутствие, согласен?

Барабан изобразил короткую дробь.