На правом фланге Макеева частный сектор. Мы видим крыши домов через кладбище. Там тоже стреляют довольно плотно. Зачистку дач и коттеджей ведут восьмая и девятая роты нашего батальона. Мы никого не

знаем из этих парней. Да и где нам встречаться? Между позициями рот не менее километра. Редкие построения в штабе полка, и снова на позиции. Слышно, как разрываются гранаты в подвалах. Мы на учились отличать Ф-1 от РГД по хлопку. Громкое, противное и звонкое бульканье впереди – это стреляет чеченский пистолет-пулемёт «Борз». Разведка говорит, что пистолет некачественный и неудачно скопирован с армянского.

Производственные здания зачищаются только огнём. В каждое окно летят деньги налогоплательщиков. Вот таким образом и при таких обстоятельствах бумага превращается в свинец. Слева, в метре от меня, раздаётся характерный свист рикошета, не реагирую, уже привык. Со всех сторон идут бои местного значения. У меня в глазах медленно расплываются спины офицеров. Я теряю фокус и с лету врезаюсь в омоновца. Устал неимоверно.

– Отдохни, – говорит мне ротный, – мы на месте.

Я согнул спину, упершись ладонями в колени. Так и стою минуты три, будто увидел что-то интересное на земле. Перевожу дыхание. Чувствую, что если присяду, то уже не встану. Кто-то из бойцов помогает снять рацию. Лица у всех красные, щёки горят. Парни снимают каски, обступив отбитое нами двухэтажное здание. Волосы на голове мокрые, пот едкий, солёный, губы обсохли, руки трясутся. Всюду кровь. На территории, на стенах, в траншеях. Много хвостовиков от мин валяется на бетоне. Цеха завода пустые. Пехота загоняет туда машины. Слева за забором стрельба. Там «вованы» прессуют «чехов». Кто кого – непонятно. Нам просто не видно. Между нами глухая двухметровая стена бетона. К центральному входу подгоняем машину Бембетова. Ворота ненадежные, но большие. Простреляны и побиты осколками мин. Машина готова вести огонь хоть пушкой, хоть пулемётом. За воротами кто-то усердно сигналит. Мы ощетинились стволами, напряглись от неожиданности.

Слава богу, наши. «Урал» зенитчиков подъехал. Кричат, матерятся. Мы их впускаем. Как они проскочили вдоль кладбища, для нас остаётся загадкой. Дуракам везёт. ОМОН занимает второй этаж здания администрации. Наш этаж первый. Командир положил глаз на большую просторную комнату.

Рядом производственные постройки. Там уже обживается первый взвод. На крышах заняли позиции наши наблюдатели. После обработки артиллерией мало что сохранилось. И вообще всё выглядит так, будто после первой войны завод не функционировал. Вдоль бетонных ограждений грамотно отрыты окопы, сооружены пулемётные гнёзда. Мы занимаем удобные позиции, готовясь к круговой обороне. Всюду россыпи гильз и грязные окровавленные бинты. Хорошо им досталось. У нас все живы и здоровы, кроме задницы Фиксы. При осмотре подвала офицеры стали невольными свидетелями солдатских разборок.

– Дай сюда кейс, Логвин! – крикнул Девятов, делая страшное лицо.

– Хрен тебе. Я нашёл. Кто раньше встал, того и тапки, – ответил сержант, обхватив кейс руками и прижав его к груди.

Логвин был старше по призыву, но авторитетом не пользовался. Его просто не было. Высокий и вечно сгорбленный белобрысый парень, с дважды сломанным утиным носом. Сержант дал слабину в какой-то момент, ещё перед отправкой на Кавказ. Этим воспользовались все те, кого он ранее доставал по службе. Среди них был и Девятов. Маленький, щуплый, но дерзкий и хитрый, как змея.

– Ты у меня сейчас в воздухе переобуешься, Логвин, – продолжал угрожать Девятов, загоняя в угол сержанта. – Бери мешок гречи и вали в своё отделение, а кейс сюда давай.

– Я сказал, не дам, – упёрся Логвин, часто моргая глазами, – вдруг там доллары.

– То-то и оно! – произнёс, надрываясь, Девятов, вырывая кейс из рук сержанта.

Замахнувшись, но не успев ударить, боец заметил в проходе подвала улыбающегося омоновца и объектив видеокамеры.

– Снимай, снимай, лейтенант, – угрожающе, но явно переигрывая, сказал ротный.

Офицеры медленно вошли внутрь, с любопытством осматривая продовольственный схрон чеченцев.

– Мы этих красавцев за «мародёрку» посадим, – подмигнул лейтенанту наш командир.

– Товарищ капитан, какая «мародёрка», это ж трофеи, – в один голос запели солдаты.

– На своей земле трофеев быть не может, – пояснил ротный.

– Водка и жратва – это исключение, – добавил омоновец, настраивая камеру.

– Так, кейс положите на землю, – скомандовал капитан, – и бегом на позиции.

Пацаны заметно огорчились, так и не поделив найденные сокровища. Выходя из подвала, они продолжали оборачиваться в сторону предполагаемого миллиона долларов. Видимо, в надежде, что офицеры позовут их обратно. Мне тоже было интересно, но инстинкт самосохранения подсказывал другое.

– Товарищ капитан, разрешите мне наверх. По-маленькому нужно, давно терплю, – обратился я, стараясь скрыть истинное желание покинуть подвал.

– Иди и жди меня у входа. Свяжись с командирами взводов, пусть бойцов пришлют. Поделимся гречкой и рисом. Может, даже муки отсыплем.

Как только я вышел наружу, мне реально захотелось помочиться. Сколько раз мы слышали рассказы о всевозможных минах-ловушках. Я встал лицом к стене, расстегнул ширинку и уставился на струю мочи в ожидании взрыва.

– Что-то долго не выходят, а Замок? – пристроился рядом со мной Логвин.

– Наши бабки делят, – сердито прошептал Девятов.

– Да откуда там бабки, – успокоил я парней, – всё, что угодно, но не деньги. Они раненых утащили, а валюту оставили? Такого не бывает даже в кино. А вот заминировать кейс могли легко.

– Чего они его тогда там ковыряют? – испуганно спросил меня Логвин.

– Они офицеры, им виднее, – ответил я, продолжая вслушиваться в происходящее в подвале.

– Замок! – крикнул капитан. – Вещевой мешок сюда принеси.

Прямо на земле лежало содержимое кейса. Гора антибиотиков в ампулах, одноразовых шприцов и бинты в упаковках. Куча пачек с таблетками и капсулами, явно что-то посильнее анальгина. Всё это добро, судя по маркировке, было изготовлено в Германии. Названия препаратов на иностранном языке. Решили не рисковать своим здоровьем и отправить найденный клад в медсанбат.

Немного отдохнув, мы постепенно стали замерзать. Ротный распорядился разгружать хозяйство взводов тем, кто не занят постами. Зима на Кавказе в стократ неприятнее осени на Урале. В лицо постоянно бьют холодный ветер и снежная крошка. В любой из декабрьских дней может начаться дождь. Погода непредсказуема, как и исход войны. Офицеры скептически относятся к таким прогнозам. Особенно те, кто успел повоевать в первую чеченскую. Сколько было брошено колонн на засады. Сколько предано солдат и офицеров в окружении. Всё останется на совести истории.

Иногда то ли их Бог, то ли наш устраивает нам небольшой праздник. Это жаркие солнечные дни зимой. Именно в такие дни страх схлопотать пулю снайпера уменьшается до размеров атома, а возможность поймать её своей головой возрастает в разы. Пехота заняла весь первый этаж, заложив окна кирпичом и ржавыми листами железа. Дверные проёмы завешивались плащ-палатками или армейскими одеялами. Чунга неудачно пытался отстроить вытяжку, задымив всю комнату командира. Ротный ругал его матом, а боец просто шевелил толстыми губами, будто произносил заклинание. Чунга был личным поваром и ординарцем одновременно. Но и те и другие обязанности выполнял из рук вон плохо. Зато не спал на посту. Наверняка помогали заклинания. Чунга – настоящий манси, и поэтому командиры решили, что он просто обязан быть снайпером. Но СВД для него скорее была обузой, чем эффективным средством поражения противника. Ему бы на кухню, но для неё он слишком неряшлив.

Гуманисты всегда твердили нам о том, что нет оправдания войне, за исключением войны оборонительной. Какая война идёт здесь, я не могу понять до сих пор, потому как обороняться полку приходилось не один раз. Кто на кого наступает – не ясно. Чёткой линии фронта не существует. Часто бьём друг по другу. Карты местности старые, и там, где изображена пустошь, по факту стоят многоэтажные высотки. Город, переживающий уже вторую, не щадящую ни своих, ни чужих войну, каждое мгновение издавал звуки выкинутого на берег кита. Он стонал, как огромное умирающее животное. Рядом рушились целые здания