Когда Александра вошла во двор большого многоподъездного дома, при котором жили они с мамой, совсем стемнело, и ей сразу бросилось в глаза большое желтовато светящееся окошко на крыше их «дворницкой». Это пятно света, как бы повисшее между землей и небом в темной глубине двора-колодца, с тех пор почему-то навсегда врезалось и в зрительную память, и в душу Александры Александровны, стало как бы вещным образом значительной части ее жизни.

«Мамочка не ждет меня так рано, а я — вот она! — по-детски весело подумала Александра. — Сейчас Ксениного чайку попьем с душицей и мятой, поболтаем, я расскажу про полковника из Китая, посмеемся». Нинина генеральская компания, оказавшаяся совсем не чванливой, неожиданно подняла ее сумрачное настроение последних недель. Нельзя сказать, что в душе забрезжил какой-то радостный, обнадеживающий свет, но стало очень спокойно. Она почему-то решила, что все образуется с Адамом, пусть не для нее, но для его деток и Ксении… Почему вдруг ее посетило такое великодушие, откуда нахлынула такая волна уверенности в том, что еще не все потеряно с Адамом, она не знала. Но что было, то было.

Мама долго не открывала.

— Ты придремала, ма? — спросила Александра, когда Анна Карповна наконец откинула большущий крючок на двери.

— Зачиталась, — жмурясь, сказала мать. — Прикрывай дверь. Совсем я страх потеряла — и читаю, и говорю по-русски. Что-то со мной творится неладное, надо бы попридержать себя…

— Что читаешь и говоришь по-русски, так у тебя теперь алиби. Всем известно, что Тема учит тебя русскому языку, — с улыбкой обнимая мать, сказала Александра. — Как я по тебе соскучилась, мамочка! А китаец не пришел.

— Какой еще китаец?

— Нина мне генеральчика обещала, а он оказался полковником из Китая, да и тот не пришел. Наш полковник, наших там много… А про что ты читала?

— Как говорят сейчас, про «религиозное мракобесие». Случайно вытащила из ларя Блаженного Августина и зачиталась.

— А-а… «Имеет ли душа длину, широту и высоту? Помещается ли душа только в теле, как в сосуде, или она снаружи, как покрывало? Не кажется ли тебе пустым то место, что называется памятью?» Трактат «О количестве души».

— У тебя отличная память, — печально проговорила Анна Карповна. — У твоего отца была такая же…

— Я хорошо помню все, что читала в молодости, — сказала Александра.

— Не гневи Бога, дочка, ты и сейчас еще совсем молодая женщина. Какие твои годы!. Чайку попьем?

— Попьем, конечно.

Мать пошла разжигать керосинку. Пахнуло горелым фитилем и запахом керосина.

— Надо фитиль подрезать, — сказала Анна Карповна, — хотя ладно, потом.

Многие, если не все важнейшие разговоры в жизни Александры случались внезапно, без предварительной подготовки. Так было и в этот раз.

— Как-то я по радио слышала, что герои Чехова только и делают, что пьют чай и разговаривают, — разливая по чашкам чай, сказала Анна Карповна.

— И правда, — охотно подхватила Александра. — Пьют чай и разговаривают, а миллионы людей читают Чехова десятки лет и еще будут читать сотни. Значит, разговоры за чаем — не такое уж последнее дело в этой жизни. Как говорит наш Ираклий Соломонович: «Из разговоров потом как-то получаются ботинки и колбаса».

— Что-то мы с тобой расфилософствовались к ночи, — светло улыбнулась Анна Карповна. — Меня наверняка Блаженный Августин сподвигнул.

— А меня выпивка и закуска в генеральском доме! — засмеялась Александра. — Хороший у Ксении чай, ничего не скажешь… Ма, а я чувствую, что Адам живой. Я это кожей чувствую, особенно после поездки в поселок.

Анна Карповна потупилась и тихо сказала:

— Сегодня я на карты кидала… Он на этом свете. В казенном доме, но на этом. Ты не можешь его не чувствовать, ты ведь любишь. С тех пор как мы разлучились с Марусей, вон сколько лет прошло, а я до сих пор чувствую, что она жива, здорова и благополучна…

— Мам, я виновата перед тобой, — неожиданно сорвалось с губ Александры, — я так виновата…

Пауза повисла надолго, и даже показалось, что над столом сгущается свет, не меркнет, а именно сгущается, становится неестественно ярким, как будто плотным, пронизанным неким магнетизмом.

— Говори, не томи душу.

— Не знаю, как сказать, чтобы ты правильно поняла… Я не нарочно. Намеренно — да, но не нарочно… Глупости говорю… Ну не нарочно в том смысле, что я не хотела от тебя скрывать… Я просто загадала: если не скажу сразу, то раньше сбудется… Я нашла след Марии — в Праге…

Анна Карповна побледнела, зрачки ее светоносных глаз расширились.

— Говори же, Саша!

— Я так сразу не могу… Мне надо все по порядку, с самого начала, с того момента, как мы въехали в Прагу.

Мать молча кивнула в знак согласия.

— Мы въехали в Прагу… Вся дорога от обочины до обочины была засыпана пионами, нарциссами, тюльпанами, ветками сирени. Накануне встречали наших танкистов, а на рассвете одиннадцатого мая в город въехали мы по увядшим цветам. Никогда в жизни я не видела столько цветов сразу… Миллионы! Рассказывали, толпы людей встречали наши танки, и у каждого встречающего по охапке цветов. Когда мы только втянулись в город, у меня сразу возникло предчувствие: здесь что-то будет… Наш госпиталь расквартировали в пустующей больнице для бедных. Там все было очень запущено, и мы сразу начали очищать, отмывать, белить, красить. К вечеру выяснилось, что осталась неприбранной маленькая узкая комнатка больничного архива… — Александра смолкла, справляясь с дыханием. Прикрыла глаза от вдруг ярко вспыхнувшей лампочки над столом (такое у них бывало нередко, видимо, от перепада электрического напряжения), и в этом перепаде яркости света, как во вспышке фотографического аппарата, словно воочию, увидела опять ту тесную комнатушку больничного архива, стеллажи которой были сверху донизу забиты коробками с медицинскими карточками и папками с историями болезней. Никто не рискнул разорять эту оставленную в неприкосновенности прежними владельцами комнату, а Ираклия Соломоновича она взбесила, и он стал вываливать содержимое стеллажей на пол. Но его остановил Папиков, а потом послал в архив Александру.

Все это в миг промелькнуло в памяти Александры, и, наконец, собравшись с духом, она продолжила:

— Папиков послал меня навести порядок, закрыть, опечатать архив… Я подняла с пола первую попавшуюся карточку из тонкого серого картона, последние отблески солнца осветили запыленное окошко, и я вдруг прочла на лиловом штампике: «Доктор Юзеф Домбровский», а потом разглядела и фамилию больной — Мария Галушко… Да, больную звали Мария Галушко. Диагноз: ножевое ранение брюшной полости по касательной, потеря крови, множественные ушибы по причине разбойного нападения, психогенный шок… Год рождения больной 1905-й, запись была сделана 11 апреля 1923 года.

— Она, — глухо произнесла Анна Карповна.