– Хорошо мечтаешь. Думаешь, всё это возможно? Она шмыгнула носом.

– Другим же перепадают такие мужики.

– Ты для него просто вещью будешь.

– Это мы поглядим. Главное – чтоб мне попался такой человек… А ну и пусть вещью, зато только для него, и очень дорогой вещицей! – Лариса решительно сжала кулачки и зажмурилась. – Слушай, почему тут такой, блин, затхлый запах? У меня вся одежда провоняла. Не отстирывается даже.

– Преисподняя.

– Чего?.. Ах, в этом смысле… Смешно. А я тут чёртом работаю…

– Чертовкой, – уточнил Алексей. – Чертовски хорошенькой чертовкой… А вон Лёля, наверное, по твою душу.

– Опять, блин, работать. Даже отдохнуть не дают.

Лёля, высокая крашеная блондинка в тёмно-красном платье с огромным декольте, из которого едва не вываливались тяжёлые груди, поманила Ларису.

– Подруга, быстро на танец. Лёшенька, ты тоже давай. Митя велел заснять это.

* * *

Машковский сидел за столом и внимательно смотрел в телевизор. По всем каналам сообщалось об убийстве Владислава Листьева.

– Идиоты! Совсем мозги перестали работать из-за жадности.

Бесшумно ступая, вошёл Николай.

– Григорий Модестович, вы уже слышали?

– Как с цепи сорвались. Никакого терпения. Дальше собственного носа видеть ничего не желают! Кретины!

Вся Москва, затаив дыхание, слушала новости. Владислав Листьев был известным в России телевизионным журналистом, начинал как один из ведущих популярнейшей в начале перестройки программы «Взгляд», затем был ведущим телешоу «Поле чудес». Став генеральным директором ОРТ, начал разрабатывать новую концепцию главного всероссийского телеканала и хотел отказаться от размещения рекламы. Ворвавшаяся на телеэкраны реклама была настолько агрессивной, что вызывала шок в обществе, абсолютно не приученном к ней. Поначалу она забавляла зрителей, но мало-помалу стала не просто раздражать, но и пробуждать у всех активное неприятие своим наглым вторжением в жизнь. Реклама была всюду, расчленяла на куски произведения искусства, лишая их первозданной целостности, всякая идея превращалась из-за рекламы просто в набор слов, любой сюжет произвольно разрывался, навсегда теряя своё качество, свою притягательность. Реклама убивала. Она навязывала, давила, гипнотизировала, подсовывала, не позволяла мыслить и дышать самостоятельно…

На другом конце Москвы Сергей Трошин стоял перед телевизором, стиснув бутылку пива в руке.

– Допрыгались.

– Что ты сказал? – В комнату вошла Женя.

– Листьева застрелили…

– Убили?

– Делёж рекламного пирога… Трошин повернулся и, насупившись, пошёл на кухню.

Женя стояла в двери, у него на пути, помешивая ложечкой чай, и внимательно смотрела на телевизионный экран.

– И кому это нужно? – спросила она. – Кто мог пойти на это? Ведь Листьев был генеральным директором ОРТ!

– О-о! – Сергей выразительно потряс бутылкой, и пиво выплеснулось на пол. – Там столько интересных людей крутится. И Березовский, и Лисовский, и много всяких прочих. И у каждого есть интерес. У каждого свой аппетит. Реклама – это бешеные деньги. А бешенство, как известно, не поддаётся лечению. При желании вычислить реального заказчика будет несложно. Было бы желание. В первую очередь надо брать за горло Березовского. Интересно, хоть кто-нибудь наверху зашевелится?

– Серёж, – Женя пошла за Трошиным, – скажи, там что, ну на самом верху то есть, совсем всё прогнило? У нас хоть чуточку функционирует правоохранительная система? Хоть что-нибудь работает?

– Я работаю… Весь наш отдел работает… Но если бы ты только знала, в какую стену мы бьёмся головой…

– А почему бы вам не сломать эту стену?

– Потому что мы не революционеры и не бунтари. Мы выполняем свою работу. Мы не имеем права уничтожать тех, кого считаем преступниками… Даже не считаем, а наверняка знаем, что они преступники. Не имеем мы такого права. Хотя надо было бы кое-кого давно прихлопнуть.

– Кого? – без малейшего намёка на улыбку спросила Женя.

Трошин долго смотрел на неё, затем обнял, крепко прижал к себе и вздохнул:

– Если бы ты знала, как мне всё надоело. Вроде работаю в СБП недавно, но столько там грязи, что я начинаю уже задыхаться. Грязи – тоннами выгребать надо, а мы же ничего не можем, только докладывать должны…

* * *

Алексей Ильюшенко был дома один. Он остановился перед зеркалом, прижав телефонную трубку к уху, и изучающе посмотрел на себя. Сытое благодушное лицо в приглушённом свете выглядело почти юным. Ильюшенко поправил оттопырившиеся на затылке волосы и двумя пальцами сощёлкнул что-то с плеча тёмно-серого пиджака. Этот костюм он купил только вчера и пока ещё не налюбовался им. Он неторопливо снял пиджак и увидел на белой рубашке тёмные пятна под мышками.

– Надо другой дезодорант попробовать, – сказал Ильюшенко. Но в целом отражение вполне удовлетворило Алексея Николаевича, и он кивнул сам себе.

– Лёша! – беспокойно заверещала трубка голосом Ганычева. – Что ты там говоришь? Алло, Алексей, ты слышишь меня?

– Да, да, – Ильюшенко стал свободной рукой развязывать галстук, – говори, что там у тебя?

– Неприятности. Похоже, большие неприятности! – воскликнул Ганычев.

Ильюшенко поморщился, его раздражал громкий голос. Он повесил пиджак на спинку стула и опустился на диван. Из динамиков музыкального центра звучала эстрадная музыка.

– Ты мне конкретно, конкретно говори, – приказным тоном велел Ильюшенко. – Чего ты орёшь, как пацан перепуганный!

– Меня чекисты обложили, наезжают, сволочи, давят…

– Что они тебе инкриминируют? – Алексей Николаевич раздражённо поднялся и увернул звук почти полностью. Затем взял с журнального столика пузатый бокал с коньяком и сделал большой глоток.

– Да у них целый вагон материала по «Балкану». Помоги, Лёша! Я уж всеми способами пытался отмазаться, деньги ему предлагал, большие деньги, а он…

– Кто он?

– Да опер этот, чекист…

– Какой опер, мать твою? Ты мне фамилию, фамилию дай его! Как? Назаров?.. Я этого Назарова сгною!.. Всё, бывай…

Он записал фамилию на листок бумаги и тут же набрал номер телефона.

– Вот говнюки, всюду свои морды суют, ищейки, меры совсем не знают… Сейчас я разберусь… Ну где этот Ковалёв-то? – Он недовольно покачивал головой, шагая по комнате взад и вперёд. – Алло! Николай Дмитриевич, здравствуйте. Это Ильюшенко говорит. Я вот по какому вопросу. Там у вас сейчас дело одно ведётся, Назаров им занимается, да, Назаров… Дело какое? Ну… Это, значит, дело Ганычева, который по «Балкан-Трейду» проходит. Так вот я с какой просьбой. Мне, значит, нужны сейчас эти материалы… А?.. Что значит «зачем»? В конце концов я исполняю обязанности генерального прокурора, Николай Дмитриевич, и требую те документы, которые мне нужны для работы. Вы уж распорядитесь там… Нет, ну… что значит «передадите их мне, когда сочтёте нужным»? Мне сейчас нужно, Николай Дмитриевич… Нет уж вы дайте их мне! И побыстрее! Нет?! А я настаиваю! Ну, мне что, Степашину,[12]что ли, звонить, напрямую, значит, звонить? Зря вы так… Зря, честное слово… Вы меня, значит, просто не уважаете… Он в бешенстве швырнул трубку на рычаг.