– Никак не заживет, гноится, – сказал он.

Под бинтом, с внутренней стороны, воспалилась свежая татуировка «За Бога, Царя и Отечество», выполненная старославянской вязью. Припухшие буквы, казалось, всего лишь повторяли причудливый контур вены.

«Зачем это?» – шевелилась в мозгу Анатолия Дмитриевича ленивая мысль, пока он не сообразил, что у него самого точно такая же татуировка. Он попытался вспомнить, кто из офицеров внес эту пиратскую моду колоть на руке надписи, но так и не смог.

– Вы, знаете, к фельдшеру сходите, пусть он вам йодом смажет, – сказал вдруг Анатолий Дмитриевич. – У меня тоже, в свое время, долго заживало. Иглу хорошо дезинфицировали?

– В котелке кипятил, – хмуро сказал корнет, осторожно пробуя рану языком.

– Тогда странно, – поручик отвернулся и замолчал. «Боже мой, – с отвращением мелькнуло у него в голове, – откуда эта чудовищная пошлость? Татуировка, и весь наш разговор…» Вслух он сказал: – Вы лучше не слюной, а портвейном – какой ни есть, а все-таки спирт.

– А я бы не догадался, вот спасибо, – спохватился корнет, отцепляя флягу.

– И в пробочку налейте, так удобнее будет…

– Благодарю… Кстати, господин поручик, не желаете еще по глоточку?

– С удовольствием.

Корнет вытащил из кармана носовой платок и занялся обработкой раны. Намотав угол платка на палец, он обмакнул его в портвейне, а потом провел мокрую полосу.

Анатолий Дмитриевич, у которого после второй пробы обуглились все внутренности, тупо рассматривал собственную руку, украшенную витым темно-фиолетовым лозунгом.

– «За Бога, Царя и Отечество», – с расстановкой прочел он, – удивительное триединство высших категорий, одинаково конечных во времени и пространстве.

– Боюсь, что не могу полностью с вами согласиться, – прервал свое занятие корнет, – Бог бесконечен. Он – идеальный мир прообразов, Он – проявленный мир. – Корнет явно хотел похвастать знанием новомодных теософских веяний.

– Это вопрос гносеологического толка, корнет, – поручик чудовищным усилием подавил огненную отрыжку, – ваше или мое представление о Боге – не более чем некая мистическая идея, если хотите, способ, посредством которого Бог обнаруживается в нашем опыте. Допустим, существует реальный Бог с его сверхиндивидуальными качествами, и где-то далеко ютится ваше, предположим, верное представление о Нем и мое, неверное. Но все дело в том, что мы оба оперируем только представлениями, а они, согласитесь – не суть Бог. Наш ум подобен кривому зеркалу, где отражаются сплошные иллюзии.

Превозмогая растущий в глубине желудка рвотный спазм, Анатолий Дмитриевич приложился к портвейну.

– Вы, господин поручик, – сказал корнет, провожая удрученными глазами траекторию фляги, угол ее наклона становился тревожно крут, – просто унижаете беспредельность. Проблема в том, что луч божественной истины, проходя через призму человеческой природы, распадается на множество осколков, и – разрозненные – они лишь тени человеческого заблуждения. Разумеется, Земля относительно Космоса имеет свои границы. Но существует цепь планет, Солнечная система и так далее – в восходящем измерении. Величественная и вечная фантасмагория беспредельного бытия творится до бесконечности.

Возвращенная фляга сразу преобразила его в благодарно выпивающего слушателя.

– Я буду отталкиваться от близкого вам положения, – сказал Анатолий Дмитриевич несколько подпаленным голосом, – что все явления природы имеют целеполагающие начала, заключенные в них самих, своего рода души. Принцип жизни и мышления лежит в самом фундаменте материи. Она состоит не из мертвых частиц, а из живых, обладающих самосознанием монад.

– Теперь мне ясно, к чему вы клонили, говоря о капле и океане, – встрепенулся корнет. – Вы хотите подвести меня к мысли, что Вселенная – это бесконечная, растянутая во времени и пространстве иерархия сознаний. Признайтесь, я видел вас у «Агнцев Йоги»!

– Не возьму в толк, о ком вы, корнет.

– Теософское общество на Арбате. Называлось «Агнцы Йоги». Я одно время посещал его. Там собиралась славная компания, говорили о всяких высоких штуках, устраивали спиритические сеансы, а потом ехали к цыганам. Вы любите цыган? – Поручик меланхолично кивнул. – Я очень люблю, – продолжал возбужденно корнет, – гитары, скрипка, шум, гам, цыганки в эдаком цветастом, совсем как индюшки шальные. Мониста звенят, юбки развеваются…

– А потом? – неожиданно спросил Анатолий Дмитриевич.

Корнет явно выронил мысль.

– Ну, не знаю, в окрестные дома заходят, попрошайничают… – Он сник и в унынии основательно присосался к фляге.

– Я вот что вспомнил, корнет, – быстро сказал Анатолий Дмитриевич. – У меня же есть стаканы, а мы сидим и пьем из горлышка.

Он полез в подсумок и достал два оловянных стаканчика:

– Ну чем не бокалы? Наливайте, корнет! Не стоит оставлять, давайте до краев. Prosit!

К народной мудрости, гласящей: какими бы колами ни проглатывались первые стопки, следующие полетят соколами, – присоединилась неумолимая мудрость: сколько веревочке ни виться, а пить больше нечего.

– Предположим, корнет, что стакан – это форма Вселенной, наполняющаяся время от времени жизнью, в конечности которой мы с вами сейчас убедились. – Анатолий Дмитриевич повертел в руках пустой стаканчик. – Я, не являясь создателем формы и ее содержимого, по стечению обстоятельств вершу судьбу мириад молекул портвейна. Молекулы обладают сознанием, ведут какую-то жизнь, постигают мою трансцендентальную сущность, праведники возносятся вверх, грешники выпадают в осадок – и все для того, чтобы слиться с Абсолютом, то есть со мной, ибо я – Бог и конечная цель данного мироустройства. Мое опьянение станет для них высшей истиной, а я, высший разум, пьяный свалюсь в овраг и сверну себе шею.

– Точка зрения, достойная закоренелого гностика, – отозвался неугомонный корнет, – я все-таки напомню вам, что Бог есть любовь, а не просто целеполагающее начало, высшее основание и конечная цель. Даже вы не станете расписываться в полном безразличии к бедным молекулам портвейна. В какой-то степени вы их любите, вам не безразлична их судьба, как и вы не безразличны Логосу.

– Логос, мой дорогой, не более чем текст – который Бог, и некто третий, кто этот текст читает.

– Я принимаю вашу иронию от Иоанна, поручик, «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Но речь идет не просто о Разуме, а еще и о всеобщем космическом законе, о карме…

– Карма, – азартно усмехнулся Анатолий Дмитриевич. – А представьте-ка себе наспех сколоченный балаганчик, полно зрителей, мастеровые, крестьяне и прочий сброд, вонь, семечки, на сцену поднимается конферансье, такой вертлявый субъект, и объявляет: «Почтеннейшая публика, а сейчас перед вами выступит непревзойденный исполнитель кармических куплетов Василий Пряников! Просим!» Выходит вышеназванный Василий и скверным голосом поет под гармошку о том, как пришел Ванька к Аньке и хвать ее, простите, за пизду. Тут с печи слезает Анькин муж, Антон, и бьет поленом Ваньку по башке. Мораль – не зарься на чужое. Вот вам и Логос, и закон кармы! – Корнет то ли соглашался, то ли просто начинал поклевывать носом. – Но это не полная картина мирозданья, – продолжал Анатолий Дмитриевич, – ведь в балаганчике сидят зрители. Одна и та же захватывающая история отражается и происходит параллельно во множестве сознаний. В сущности, выстраивается модель Троицы. Бог-Отец – автор кармического куплета, Бог-Сын – исполнитель, и Святой Дух – слушатель, третья ипостась, без которой представление невозможно. В одном из миров духовной начинкой оказался пролетарий с Нарвской заставы. В совершившемся событии он найдет что-то близкое и гармоничное. Рядом с ним по случайности оказался профессор Санкт-Петербургского университета. Вообразите, как покоробило его спетое безобразие. И получается, что в мире, где присутствует Дух профессора, бедный Ванька не понимает, зачем приперся к Аньке, за что поленом получил, и помирает. А изменить ничего нельзя – куплет прозвучал, универсум состоялся. И такая тоска возьмет и Ваньку, и Аньку, и ее мужа…