— Суть в том, что человек никогда не бывает один, но и никогда — с кем-то, — заключил он.

— В каком смысле?

— В каком смысле? В смысле таких оболочек, вроде пузырей, — кажется, их называют аурами. Ты мой пузырь не видишь, я твой тоже. Мы как фитильки посреди невидимого пламени. Это пламя сопровождает нас повсюду, но оно — это не мы сами, а то, что мы чувствуем. Вот, каков наш мир, точнее, люди — причем самые разные.

— Жирненький у тебя, наверное, пузырь! — сказал Хёрст.

— И если мой пузырь встретится с чьим-то еще…

— Оба лопнут? — вставил Хёрст.

— Тогда, тогда, тогда… — рассуждал Хьюит, как будто сам с собою, — мир получится ог-ром-ный. — Он широко развел руки в стороны, как бы пытаясь крепко обнять громадную Вселенную, потому что рядом с Хёрстом он всегда приходил в необычайно жизнерадостное и романтичное настроение.

— Раньше я думал, что ты совсем глуп, теперь — нет, — сказал Хёрст. — Ты не понимаешь, о чем говоришь, но хотя бы пытаешься что-то сказать.

— Разве тебе здесь не хорошо? — спросил Хьюит.

— В целом — хорошо. Я люблю наблюдать за людьми. Люблю смотреть на мир. Этот край удивительно красив. Ты заметил, что вершина горы вечером пожелтела? Нам очень стоило бы взять с собой закусок и провести день на природе. Ты ужасно растолстел. — Он указал на голую икру Хьюита.

— Мы устроим экспедицию, — энергично заявил Хьюит. — Пригласим всю гостиницу. Арендуем ослов и…

— О Господи! — воскликнул Хёрст. — Замолчи! Представляю: мисс Уоррингтон, мисс Аллан, миссис Эллиот и все остальные сидят на камнях и галдят: «Какая прелесть!»

— Мы позовем Веннинга, Перротта и мисс Мёргатройд — всех, кого найдем, — продолжал Хьюит. — Как фамилия этого старого кузнечика в очках? Пеппер? Пеппер нас поведет.

— Слава Богу, ослов вы раздобыть не сможете, — сказал Хёрст.

— Это надо записать, — сказал Хьюит, спуская ноги на пол. — Хёрст сопровождает мисс Уоррингтон, Пеппер выступает в одиночку на белом ишаке; провизия распределяется поровну… Или взять мула? Матроны — миссис Пейли, черт побери! — едут в повозке.

— Вот здесь ты не прав, — сказал Хёрст. — Девиц с матронами мешать нельзя.

— Сколько времени, по-твоему, займет такая экспедиция, Хёрст? — спросил Хьюит.

— Я думаю, часов двенадцать — шестнадцать. Обычно столько продолжаются первые роды.

— Потребуется серьезная организация, — сказал Хьюит. Походив по комнате мягкими шагами, он остановился у стола и переложил с места на место несколько книг, которые были сложены неровной стопкой. — А еще нам понадобятся поэты, — заметил он. — Не Гиббон, конечно. У тебя есть «Современная любовь»[28]или Джон Донн? Я предполагаю, что будут паузы, когда людям надоест наслаждаться пейзажем, и тогда хорошо бы почитать вслух что-нибудь потруднее.

— Миссис Пейли точно будет довольна, — сказал Хёрст.

— Миссис Пейли будет довольна несомненно, — подтвердил Хьюит. — Нет ничего печальнее, чем когда престарелая дама прочтет стихотворение и замолчит. И все же, как это было бы уместно:

Я говорю, как тот,

Кто жизни мрак прозрел,

Кто понял свой удел

И ясно видеть стал.

Любовь, сгорев, пройдет,

На сцене — мгла и тишь,

Тоска осталась лишь

И — занавес, финал[29].

Осмелюсь утверждать, что одна только миссис Пейли способна понять это по-настоящему.

— Мы ее спросим, — сказал Хёрст. — Пожалуйста, Хьюит, если пойдешь спать, задерни мой занавес. Мало что терзает меня больше, чем лунный свет.

Хьюит удалился, зажав под мышкой книгу стихов Томаса Харди, и вскоре оба молодых человека уже спали в своих постелях, разделенных лишь одной стеной.

Всего несколько часов тишины отделяло момент, когда погасла свеча Хьюита, от момента, когда смуглый местный мальчик проснулся и первым прошел по оцепеневшей утренней гостинице. Было почти слышно глубокое дыхание сотни человек; в этом сонном царстве никакая бессонница, никакая тревога не смогли бы избавить от сна. За окнами была лишь тьма. В половине мира, погруженной в тень, люди лежали распростершись, и лишь редкие мерцающие огни пустых улиц отмечали места, где были построены их города. На Пикадилли собрались гурьбой красные и желтые омнибусы; разукрашенные женщины прохаживались без дела; а здесь во мраке сова перелетала с дерева на дерево, бриз шевелил ветви, и от этого луна мигала, как светильник. Покуда люди не проснулись, бездомные животные бродили свободно — олени, тигры и слоны спускались в темноте к водопою. Ветер, дувший над холмами и лесами, был чище и свежее, чем днем, и ночная земля, лишенная мелких деталей, заключала в себе больше тайны, чем дневная, разделенная дорогами и полями, окрашенная в разные цвета. Эта совершенная красота жила шесть часов, а затем, по мере того как на востоке становилось все светлее и светлее, дно пространства поднялось на поверхность, проступили дороги, полетел дым, люди зашевелились, и солнце ударило в окна гостиницы в Санта-Марине, после чего занавесы были раздвинуты и по всему дому пронесся звон гонга, возвестивший завтрак.

Сразу после завтрака дамы, как всегда, томно слонялись по холлу, подбирая газеты и кладя их обратно.

— А вы что сегодня собираетесь делать? — спросила миссис Эллиот, приближаясь к мисс Уоррингтон. Миссис Эллиот, жена Хьюлинга, оксфордского преподавателя, была невысокой женщиной с привычно-жалобным выражением лица. Ее взгляд перебегал с предмета на предмет, как будто не мог найти достаточно приятного зрелища, чтобы успокоиться хоть ненадолго.

— Попробую вытащить тетю Эмму из города, — сказала Сьюзен. — Она еще ничего не видела.

— В ее возрасте это подвиг, — сказала миссис Эллиот. — Уехать так далеко от родного очага.

— Да, мы всегда говорим ей, что она умрет на борту корабля, — отозвалась Сьюзен. — Она и родилась на корабле, — добавила она.

— В старое время, — сказала миссис Эллиот, — это было обычным делом. Я всегда так сострадаю бедным женщинам! Нам есть на что жаловаться! — Она покачала головой, обвела взглядом стол и заметила ни с того ни с сего: — Бедная королева Голландии! Газетчики, можно сказать, заглядывают к ней в спальню![30]

— Вы говорите о королеве Голландии? — прозвучал приятный голос мисс Аллан, которая среди вороха тощих иностранных газеток искала увесистую «Таймс». — Я всегда завидую тем, кто живет в такой плоской стране, — заметила она.