И с этими словами Каллиник протянул чуть подрагивающую руку и коснулся пальцем сенсорной панели магнитолы, и салон наполнили звуки попсовой песенки, уж куда более приятной и мелодичной, чем голос Фокеева: «Три огонька у созвездия Овна-а мерцают вдалеке…»

* * *

Темнело. На западе солнце оседало за горизонт.

С того времени, как мы выехали из офиса нашего детективного бюро, прошло два часа. Мы проехали уже приличное расстояние. Родион не беспокоился: маячок, установленный в салоне факировского джипа, четко пеленговал его местонахождение и отображал координаты на экране ноутбука, на котором высветилась карта местности.

Да и Каллиник подтвердил: да, несомненно, два года назад он был именно в этой местности.

Дача Фокеева располагалась в дачном поселке возле Оки. В нем, как утверждал Каллиник, застраивалось мало москвичей, в основном – жители Рязанской области, в которой мы, собственно, и находились.

– Кажется, они приехали, – сказал Родион, не отрывая взгляда от ноутбука и что-то регулируя в подключенном к нему приемном устройстве для цифровой обработки пеленгов. – Или движутся с низкой скоростью. На мониторе это углядеть невозможно, зафиксировать же реально можно по прошествии минут пяти-семи.

– Это и не требуется, – нервно сказал Каллиник. – Я могу совершенно точно показать дорогу и без всяких там пеленгов и спутниковых сигналов.

Я снова покосилась на Владимира Андреевича, но ничего не сказала…

Вскоре, согласно указаниям Каллиника, машина свернула в лесополосу и поехала по грунтовой дороге меж молодых дубов и попадающихся у обочины кривых пыльных груш, уже начинающих желтеть. По пути я едва не въехала в стадо коров, которое гнал паренек в холщовых штанах и грязной серой рубахе, с кнутом и в каких-то драных опорках. Паренек обложил меня отборным матом.

– Живописные аборигены, – сказал Родион, захлопывая ноутбук. – Сермяжная Русь, конец девятнадцатого, восемнадцатого или начало двадцать первого века – тут один черт!

…Не один. Уверена, что в конце девятнадцатого века, когда сермяжный подпасок гнал коров в деревню, на склоне Оки не было такой дачи, какая предстала нашим глазам, едва наша «Ауди» выехала из леса на спуск к реке.

– Да вот она, дача Факира, – сказал Каллиник, и его зубы ощутимо скрипнули. – Приехали они уже. Вон свет горит в трех окнах.

Нет надобности описывать, что это была за дача. Обычная «новорусская» краснокирпичная халупа в псевдоготическом стиле.

– Я думаю, нам стоит проехать вот туда, – сказал Каллиник, указывая рукой налево, – там есть укромное местечко у самой реки, лужайка, где можно поставить машину. Там в прошлый раз какое-то семейство палатку ставило.

– А может, там и сейчас какое-нибудь семейство?

– Какая разница, – вмешался Родион, – тем более что мы тоже можем выдать себя за семейство. Я – муж, Мария – жена…

– А я приемный сын, – закончил Каллиник и неестественно засмеялся. Видимо, ему совсем не хотелось смеяться, еще бы – ему предстояло вскоре увидеться со своим свирепым двоюродным братцем, и вряд ли эту встречу можно будет назвать теплой и родственной.

Что же, его можно понять.

После того как мы поставили машину на указанной Каллиником полянке, в самом деле чрезвычайно укрытой от посторонних глаз деревьями и высоким прибрежным камышом, Родион посоветовался с Владимиром и решил, что вылазку надо делать ближе к ночи.

– Пусть Гриша немного выпьет и расслабится, – сказал по этому поводу Каллиник. – Не так тяжело будет ему принимать незваных гостей.

– Как говорил мой отец, хуже незваных гостей может быть только татарин, – сказал Родион. – Кстати, о татарах: мой дед был татарин. Стало быть, и я на четверть. А ты, Мария… ты тоже с примесями?

– Может быть, – мрачно произнесла я и подумала, что ничего о своем происхождении не знаю. Мало ли что может быть во мне намешано. И – вспомнился Акира. Акира… Правда ли то, что ягуар умер в больнице, или вот сейчас, на этой бандитской даче, мне предстоит столкнуться с тем, кого я много лет считала мертвым, как и всех остальных моих братьев?

– А пока не мешало бы закусить, – сказал босс, вынимая из машины какие-то свертки, банки и судки. – Валентина всегда говорила, что я безобразно много ем. Правда, ем-ем, а на мне это никак не отражается: все такой же тощий.

В голосе Шульгина звучал печальный сарказм, и мне показалось, что за этим сарказмом стоит что-то зловещее: такие нотки в голосе босса появлялись только перед серьезным и опасным делом. Как затишье перед бурей.

Внезапно мне стало страшно. Я смотрела поверх лица Каллиника, на которое легли отсветы не выключенных Родионом фар… бледные тени, казалось, мелькали меж замерших деревьев, таились за каждым стволом, ожидая своего часа, своего последнего, рокового прыжка. Лишь время от времени вечер издавал сдавленное бормотание, легкий вздох или быстрый тихий всплеск.

Затишье перед бурей.

– Вот, стало быть, и поужинали, – сказал Родион и, сложив все, что осталось от нашей вечерней трапезы, в большой целлофановый пакет, забросил в багажник. – Пора.

– Да, пора, – машинально отозвался Каллиник, снова ощупывая пистолет.

– Тебе не страшно? – проговорила я.

– А что мне должно быть страшно, – бодрячком отозвался он. – Родион Потапович Холмс сказал, что я могу идти через болота совершенно спокойно и что никакой пес на меня не нападет. Включая вашего Счастливчика, который сейчас, слава те господи, в Москве.

Руки его ощутимо подрагивали, в голосе слышались фальшивые нотки, и я ясно видела, что Каллинику страшно. И тем более страшно, что он до конца не знал, чем обусловлено такое решение Шульгина – взять его, Каллиника, с собой на дачу Фокеева.

…Или из-за чего-то еще?

– Я пойду первым, – сказал Родион и, подняв на уровень своих глаз пистолет-автомат «узи», вставил обойму. – Владимир, вы – вторым. Ты, Мария, будешь замыкающей. Все понятно? И чтобы тихо!

Вот только сейчас, в этот момент, я поняла, что Родион совершенно уверен в виновности Фокеева. Что он обладает неоспоримыми доказательствами причастности Григория к убийствам Рейна и Семина. И именно поэтому Родион чувствует и ведет себя как на боевой операции.

Я вспомнила слова Факира, которые «жучок» ретранслировал на принимающее устройство в салоне нашей «Ауди»: «…мочить в сортире – это Леша повеселил публику».

Кажется, и Каллиник не сомневается в виновности своего родственника. Ну что ж…

Я напряженно уставилась в маячившую передо мной широкую спину Владимира и ускорила шаг.

* * *

Мы еще не перелезли через ограду, как до нас донеслись звуки блатного «Владимирского централа», чей-то визг, который был тут же перекрыт мощным басом Фокеева: