Еще вместе с нами ехали несколько молодых моряков и три человека, похожие на родственников. Две женщины и один мужчина. Сомневаться в их причастности к трагедии заставляло лишь одно обстоятельство: они улыбались. А когда нам пришлось толкать забарахливший автобус, женщины даже смеялись и радовались, как колхозницы в советских фильмах, возвращающиеся с битвы за урожай. «Вы из Комитета солдатских матерей?» — спросил я. «Нет, мы родственники».

Вечером того же дня я познакомился с военными психологами из Санкт-Петербургской военно-медицинской академии. Профессор Вячеслав Шамрей, который работал с родными погибших на «Комсомольце», сказал мне, что эта искренняя улыбка на лице убитого горем человека, называется «неосознанной психологической защитой». В самолете, на котором родственники летели в Мурманск, был дядечка, который, войдя в салон, радовался как ребенок: «Ну вот, хоть в самолете полетаю. А то сижу всю жизнь в своем Серпуховском районе, света белого не вижу!» Это значит, что дядечке было очень плохо.

— К Рузлеву Саше едем… Старшему мичману… 24 года, второй отсек, — после слова «отсек» женщины зарыдали. Это слово здесь подсознательно как будто что-то ОТСЕКает. — А это отец его, он здесь живет, тоже подводник, всю жизнь проплавал. Как зовут? Владимир Николаевич. Только вы его не спрашивайте ни о чем, пожалуйста.

Романтики, педанты, фанатики

Женщины едут из города Сасово Рязанской области. Услышав знакомое слово, к ним оборачивается молодой лейтенант: «Я тоже из Рязани». Но уже через несколько минут разговор земляков принимает другой оборот. Славе, так зовут молодого человека, приходится обороняться от потока жестоких обвинений. Женщины успокаиваются лишь минут через тридцать и даже извиняются. Судя по всему, на них подействовали не столько слова Славы, сколько его лицо. На нем можно было прочитать все признаки езаслуженно оскорбленного достоинства офицера — дергающийся подбородок, напряженные скулы, горящие глаза.

Слава — настоящий подводник. Романтик, педант, фанатик. Бледный лицом и волосом. Одетый с иголочки — несмотря на то, что новую форму в срок уже давно не выдают. У него в казарме над кроватью — строчки: «Пусть корабли не умирают никогда,/ а лишь меняют облик свой./ Но в превращеньи забирают/ привязанность сердец с собой». Ему тоже 24 года, как и погибшему Рузлеву. Высшее военно-морское училище в Питере он окончил с отличием, у него было право выбора — и он сознательно пришел именно в этот гарнизон, где зарплата 1200 рублей, полярная ночь и беспредельное равнодушие защищаемой страны. Пока он был в училище, его в лицо и на страницах газет называли иждивенцем. А после того, как утонул «Курск», Славу называют убийцей. Хватит ли Славе сил, чтобы прослужить Родине хотя бы до 30 лет, — не уверен.

— В этот поход пошли лучшие. Я тоже рвался на «Курск», но меня не взяли… — Он не договорил, потому что его подозвали товарищи. Он возвращается и уже не отвечает на вопросы. — Извините, но говорить с вами я не имею права. У нас таких, как вы, называют шакалами.

Бухта благополучия

У Дома офицеров уже ждала толпа — те, кто добрался до Видяева своим ходом раньше. Ими уже была полностью заселена скромная местная гостиница. Из сотни вновь прибывших 75 человек разместили у себя в квартирах жители гарнизона, остальных повезли на госпитальное судно «Свирь», пришвартовавшееся в бухте Ара-губа, на том самом месте, где стояла лодка «Курск». Ара-губа в переводе с финно-угорского означает «бухта благополучия».

Там же, на «Свири», поселились сотрудники Центра медицины катастроф, мурманской «Скорой помощи» и семеро военных психологов. Всего же в Видяеве психологов было столько, что на каждого приходилось семеро родственников, а родственников собралось около 400. Это было в восьмом часу вечера, и очень многие уже слышали заявление Моцака о том, что все погибли. Начгарнизона Дубовой как мог утешал людей: «Не говорил начштаба ничего подобного. Только что пресс-служба дала опровержение». Люди готовы были сойти с ума от непонимания.

На ужин в «Свири» почти никто не пошел, все собрались в кают-компании, чтобы посмотреть новости на ОРТ. Другие каналы на судне не ловились. Ольга Троян из Питера, у которой в пятом отсеке остался 29-летний брат Олег, старший мичман, разговаривала со стариком Майнагашевым. У Майнагашева погиб внук, срочник, за несколько дней до дембеля. «Я буду здесь до тех пор, пока мне его не дадут — живого или мертвого, — сказал Ольге старик. — Как я приеду к бабке без внука? Что я ей скажу? Буду ждать. Месяц, два — сколько надо».

Стрелки в телевизоре показали 21.00. Через несколько минут надежда умерла. Командующий флотом Попов наконец сделал свое честное заявление. Как только телевизор сменил тему и начал про выборы в Чечне, все медленно встали и ушли. Как-то так просто встали и ушли, как будто фильм интересный посмотрели. Только Ольга Троян сидела со своей дочерью. Долго сидела и ни на что не реагировала. Очнулась только тогда, когда телевизор снова сказал слово «погибший». Но на этот раз речь шла о том, что опознан последний погибший от взрыва в переходе на Пушкинской площади.

С этой минуты отец Аристарх, священник гарнизонной церкви Святителя Николая, стал молиться не во спасение, а за упокой.

В 3 ночи на «Свирь» приехали еще 26 родственников из Севастополя. Они уже всё знали.

День Путина

Утром 22-го по громкой связи корабля гоняли траурную песню в исполнении начальника химической защиты Вячеслава Константинова. Запись была плохая, слов и даже голоса нельзя было разобрать, но все равно многие плакали. В кают-компании стали появляться люди с поминальными стопками. Владимир Коровяков и Иветта Смогтий, муж и жена, рассказали мне, что о гибели «Курска» узнали по радио. Их Андрей служил на подлодке «Нижний Новгород», но вроде бы он недавно говорил, что его куда-то перевели. Позвонили его жене Любе и узнали, что на «Курск» и что он в 3-м отсеке.

Это было второе плавание Андрея — ему 24 года и он только в прошлом году закончил учиться. Стать подводником решил, наслушавшись рассказов дяди, тоже подводника, у которого — роковое совпадение — в 89-м году на «Комсомольце» погиб друг. Владимир, отец Андрея, тоже военный — майор в отставке, служил 25 лет на Северном Кавказе. В 1992-м был сокращен. Ни квартиры, ни прописки, ни даже прошлого — военный городок, где он служил, теперь разрушен. Вся надежда была на сына. Теперь нет надежды.

В этот день все ждали Путина. Хотя никто Путина не обещал, но все почему-то все равно его ждали. В Видяеве царила какая-то мистическая уверенность, что он не может сегодня не приехать. Вернувшийся с утренней литургии отец Аристарх сказал мне, что да, приедет и даже с патриархом. И что его, отца Аристарха, просят перед встречей поговорить с людьми, а то они разнесут президента на куски. Были отменены молебны на 14 и 18 часов, время шло, а президента все не было. После обеда приехали вице-премьер Клебанов с главкомом ВМФ Куроедовым. На скромной белой «Волге» — чтобы не раздражать людей. Их сопровождали мурманский губернатор и несколько адмиралов. Клебанов был бледен как смерть, кое-как пролепетал, что спасательные работы никто не отменял, что всех достанем, что врут все телеканалы, кроме РТР, и пошел совещаться на второй этаж. Куроедов и сопровождавшие его адмиралы задержались. Им приходилось прижимать к мундиру то одну, то другую рыдающую женщину.