— Очень хорошо, — сказала Хлоя. — Мне кажется, ей очень нужна дружеская поддержка в первые дни самостоятельности.

— Что значит в первые дни?

— Ты и сам знаешь, — пожала плечами Хлоя. — Большой город, никого знакомых и все такое. Требуется некоторое время, чтобы приспособиться. А учитывая прошлое, ей может понадобиться на это больше времени, чем тебе или мне в той же ситуации.

— В Керри есть что-то особенное? — неожиданно для себя спросил Рори.

Хлоя посмотрела на него долгим взглядом, и в ее черных, как полночное небо, глазах Рори заметил странное, непередаваемое выражение.

— В каждом из нас есть что-то особенное, — сказала она.

Рори кивнул, ожидая дальнейших объяснений, но Хлоя продолжала испытующе смотреть на него сверху вниз.

«Сегодняшняя ночь всех сделала философами», — решил он, наконец спускаясь по лестнице к своей квартире.

Как только за Рори и Энни закрылась дверь, Керри охватила паника. Она с трудом удержалась, чтобы не крикнуть, что передумала и не хочет оставаться одна.

Керри заставила себя успокоиться. В чем дело? Ей и раньше приходилось проводить время в одиночестве. Вот только на этот раз все было по-другому. В прежней жизни всегда был кто-то рядом, чтобы развеять ее тревоги. Керри утешали добрыми словами, а если это не помогало, давали лекарство. У нее и сейчас имелись таблетки, помогающие заснуть. Маленький оранжевый пластмассовый пузырек лежал на дне рюкзака, ватный шарик предохранял таблетки от трения друг о друга, а с крышкой, специально изготовленной так, чтобы ее не могли открыть дети, Керри и сама справлялась не без усилий. Подробная инструкция была четко отпечатана на этикетке. Керри сознавала, что это всего лишь разыгравшееся воображение, но ей чудилось, что она ощущает запах лекарства с того места, где сейчас стояла.

Она никогда не любила глотать таблетки — и все из-за случая с аспирином. Добрые слова действовали лучше, а если можно было к кому-то прижаться, то и совсем хорошо. Такой способ лечения не всегда был доступен и в прошлой жизни, а теперь он стал просто невозможен. За такой помощью не обратишься к незнакомым людям, а если бы это и было возможно, Керри все равно не знала, как о ней попросить, что сказать? Если начать плакать без причины, кто станет утешать? А что если она вдруг задрожит или испугается до такой степени, что станет трудно дышать…

Керри с трудом заставила себя отвернуться от двери. Она может справиться сама. Без лекарств или добрых слов. Просто надо продержаться один час, один день…

Призраки прошлого пытались оспорить ее решение, но Керри им не позволила. Она постаралась заняться делом. Развесила два имевшихся платья и жакет на вешалки в кладовке, потом аккуратно сложила все остальные вещи и, встав на стул от пианино, разложила их на верхних полках. Опустевший чемодан разместился там же, в кладовке, у задней стены. Закончив с вещами, Керри посмотрела на лежащий на полу у окна пружинный матрац. Рори устроил ей вполне приемлемую постель, но она еще не готова была лечь спать. Керри взяла подушку, перешла в гостиную и положила ее в кресло, потом перетащила его поближе к окну.

Теперь, когда она погасила свет в спальне, в квартире стало почти темно. Осталась только лампочка на кухне, ее свет едва проходил через застекленную дверь. Этого хватало, чтобы уберечься от кромешной тьмы.

Несколько минут Керри сидела неподвижно и рассматривала собственное отражение в оконном стекле, за которым угадывался задний двор. Большую часть обзора закрывал высокий вяз. Там, за окном, остался огромный, населенный опасностями мир, но сейчас она в безопасности. Здесь ей будет хорошо. Должно быть хорошо.

Пока задумчивость не овладела ею целиком, Керри подняла рюкзак и стала выкладывать оставшиеся вещи. Десяток книжек в мягких обложках выстроились в алфавитном порядке с одной стороны подоконника. Потом к ним присоединились две тонкие книжицы в твердых переплетах. Перед ними она поставила небольшой медный подсвечник, развернула свечу и установила в углубление. Хорошо бы ее зажечь, но у нее не было спичек. С другой стороны на подоконнике она положила две плюшевые игрушки. Собаку, настолько старую и потрепанную, что было почти невозможно определить ее принадлежность к собачьему племени, но Керри и так знала, кто это. И выцветшую желтую обезьянку в вязаной кофточке. Обе игрушки были размером с ладонь. Последней из рюкзака появилась черно-белая фотография в простой деревянной рамке.

Память подсказала цвета, не запечатленные старой камерой: темно-рыжие волосы, слегка тронутые сединой, ярко-голубые, словно васильки во ржи, глаза; поблекшая от непогоды желтизна деревянного крыльца, на котором сидела пожилая женщина, и огромный, заросший дикими цветами луг, не запечатленный на снимке, но прекрасно сохранившийся в ее воспоминаниях. Мягкой смуглости лица на черно-белой фотографии тоже не было заметно, но Керри было достаточно посмотреться в зеркало, чтобы ее вспомнить.

Она унаследовала наружность своей бабушки, генетические особенности, почему-то миновавшие ее мать. Но и характер Нетти тоже перешел к ней по наследству через поколение — мягкая старомодная скромность. Нельзя сказать, что Нетти недоставало сообразительности или юмора. Она просто всегда считала глупым предрассудком относиться к людям согласно их положению в обществе и количеству имеющейся в их владении земли. Любую деятельность она предпочитала болтовне и обсуждению слухов. И еще: Нетти была связана с чем-то непостижимо таинственным. И чудесным.

— В нас течет древняя кровь, — вспомнила Керри ее слова.

Это было в последний раз, когда она оставалась с бабушкой — «глупой сентиментальной старухой», как называла Нетти мать Керри.

— В нас течет древняя кровь, — говорила тогда Нетти.

— Ты имеешь в виду кровь индейцев? — спросила заинтригованная Керри.

— Можно сказать и так.

— Что это значит?

Нетти улыбнулась:

— Я помню, как говорила об этом с твоей матерью, хотя у нее и не проявились эти признаки. Она тогда спросила, что в этом хорошего? В этом нет ничего хорошего, как нет и ничего плохого, ответила я. Просто это есть, вот и все. Твоя мать тряхнула головой и сказала, что ей это все ни к чему. А я тогда подумала, вот и хорошо, раз так, потому что неизвестно, что она могла натворить. — Бабушка внимательно посмотрела на Керри и спросила: — Ты понимаешь, о чем я толкую, дорогая?

Керри, которой тогда было всего одиннадцать лет, только покачала головой.

— Кажется, я догадываюсь, но… нет, — призналась она. — Не понимаю.

— Ничего. У нас еще много времени.

Однако бабушка ошиблась. Родители Керри в августе решили переехать в Лонг-Бич и, конечно, забрали ее с собой. Больше она не встречалась с Нетти, даже не приехала на ее похороны.

Керри вздохнула и поставила фотографию на середину подоконника. Позже она поняла, что Нетти и в самом деле была немного странной. Художница, писательница, яростная защитница природы — всех этих качеств ее дочь, мать Керри, не понимала и не принимала. Керри была уверена, если бы ее воспитывала бабушка, ее жизнь сложилась бы иначе. В мире, в котором жила Нетти, Керри была бы абсолютно нормальной.