Так что прощайте. И спасибо за участие.

Прежде чем сесть за руль, она все же не удержалась и бросила быстрый взгляд на Громова, но больше не произнесла ни слова. Он тоже промолчал.

Резко хлопнули дверцы крошки «Фольксвагена».

Негодующе фыркнул мотор. Машина неуклюже выбралась на дорогу и покатила прочь, глядя на одинокую мужскую фигуру в джинсах рубиновыми огоньками. Это было похоже на неотрывный прощальный взгляд. Но теплоты в нем не было. Только невысказанная горечь.

Когда Громов развернул «семёрку» и направился в обратный путь, он подумал о том, что иногда у мужчины в холодильнике должно храниться что-нибудь покрепче пива.

Но даже к пиву не пускали! Всегда распахнутые настежь ворота на въезде в посёлок были наглухо закрыты и обмотаны ржавой цепью с висячим замком.

Припомнив недавние манипуляции невесть откуда взявшихся привратников, Громов коротко выругался, подошёл к калитке и обнаружил, что она тоже заперта. Пришлось подтянуться и перебраться через ограду.

– Комендантский час, что ли? – недовольно окликнул он сторожей.

Их было двое. Один сидел в «Мерседесе», непринуждённо выставив ноги наружу. В тёмной глубине салона уютно перемигивались какие-то огоньки, а магнитофонные колонки хрипло оповещали округу о том, что, «мы с тобой опять сегодня, Нинка, будем пить шампанское вино. Ты, моя блондинка, сияешь, как картинка. Нинка, я люблю тебя давно».

Никакой блондинки рядом не наблюдалось. Только ноги торчали из «Мерседеса». Второй сторож – бритый под Котовского тип – сидел к Громову спиной. Поставленный на ребро ящик весь перекосился под весом его бочкообразного туловища, затянутого в чёрную маечку. Перед ним полыхал небольшой весёлый костерок. Бритоголовый казался полностью поглощённым его созерцанием и не собирался прерывать свою медитацию. Пришлось подать голос ещё раз, перекрикивая несмолкаемую «Нинку-Нинку»:

– Фью! Мужики!

Блатная лирика неожиданно смолкла, и из автомобильного салона донеслась неприязненная проза:

– Мужики в поле пашут. Собирают урожай.

– А бабы сидят, дожидаются? – осведомился Громов пока вполне нейтральным тоном.

Огнепоклонник лениво обернулся к нему и посоветовал:

– Ты бы хилял своей дорогой, говорун, пока я тебе твой длинный язык не обкорнал.

С этими словами он демонстративно поднёс к губам явно не столовый нож с насаженным на него шматом мяса и отправил угощение в рот.

Только теперь, втянув ноздрями свежий вечерний воздух, Громов понял, что пахнет жареным. В ушах прозвучал вздрагивающий детский голосок: «…сказал, что ест собак…» Глаза отыскали неподалёку от костра комок окровавленной белой шерсти.

– В обход давай, в обход, – махнул ножом парень, истолковав застывшую позу незнакомца как признак растерянного смятения. – Тебе повезло.

Считай, что я тебя не видел.

«Да что ты можешь видеть своими щёлочками?» – недобро усмехнулся про себя Громов, а сам скучно осведомился:

– Граница, выходит, на замке?

– Тебе же русским языком сказано, бестолочь, – вмешался меломан из авто. – Или тебе по голове настучать, чтобы лучше дошло?

– Русским языком? – Громов неспешно направился к «Мерседесу». – Откуда же ты, знаток великого и могучего, выискался? Из какой такой бывшей союзной республики?

Он уловил в его речи тот же лёгкий акцент, что и у его напарника.

– Значит, все-таки не доходит, – донеслось из автомобиля зловещее уточнение.

– Не доходит, – сокрушённо признался Громов. – Непонятливый я.

Он остановился прямо у ног, покоящихся на земле, и тогда из автомобильного нутра высунулась объёмистая бритая башка, прочно сидящая на раскормленном теле. Это был точный дубликат собакоеда.

И ему не было никакой необходимости презрительно щурить глаза – узкие от природы.

– «Пятьсот шестидесятый»? – спросил Громов, делая вид, что любуется «Мерседесом».

Парень неохотно разлепил губы:

– Тебя колышет? Вали отсюда.

– Но я на машине, а она там, за забором. – Серые зрачки Громова превратились в две крохотные сверкающие точки. – Отопрёшь ворота? Или придётся таранить?

– А тачку не жалко? Пф-ф! – Смешок, сопроводивший эту фразу, походил на звук прохудившейся шины.

– Нет, – покачал головой Громов. – Тачку мне не жалко. Она ведь не моя, степей калмыцких друг!

Он изо всех сил пнул массивную дверцу «Мерседеса», дробя кости ног, высунутых наружу.

– Уй-юй!!!

– Больно?

Громов заботливо приоткрыл дверцу, коротко улыбнулся и повторил манёвр, задействовав на этот раз весь вес своего тела.

– Юй-уй!!! – вот и вся надрывная песенка.

После этого следовало бы выволочь голосистого парня за волосы, но из-за отсутствия таковых пришлось воспользоваться его ушами. Они опасно хрустнули, хотя испытание выдержали с честью.

– Полежи пока, – порекомендовал Громов, небрежно швырнув противника на землю.

Потом он взглянул на пока ещё не повреждённый дубликат узкоглазого, но тот, совершенно оцепеневший, сидел на прежнем месте с широко разинутым ртом, перед которым торчал нож с наколотым куском мяса.

Можно было без помех занимать освободившееся сиденье за рулём «Мерседесам. Мотор завёлся с полоборота. Резко газанув, Громов ткнул лощёное автомобильное рыло в ржавые ворота. С петель они не слетели, но цепь лопнула, освобождая створки. Пока они с радостным визгом разъезжались в разные стороны, изображая запоздалое гостеприимство, Громов дал задний ход, метя кормой в подбегающего собакоеда, и не промахнулся. Не выпустив из руки нож, тот обрушился на багажник и кубарем полетел назад.

Разнеся в щепы свой хилый ящик, он упал спиной в костёр и гортанно закричал. Взметнувшиеся вверх искры сделали картину особенно яркой и запоминающейся.

«Мерседес» затормозил. Но когда не пожелавший угомониться огнепоклонник вскочил на ноги, весь из себя шипящий и негодующий, Громов уже поджидал его.

Нож бестолково вспорол ночь, потеряв при этом ломоть хорошо прожаренного мяса. Этот воинственный выпад был цепко перехвачен, усилен и обращён в прямо противоположном направлении. Не успев сообразить, что происходит, парень, которого звали Садыком, увидел стремительно приближающиеся языки пламени и с разгону нырнул туда вторично, на этот раз – своей бесшабашной головой. Заломленная за спину рука не позволила ему распрямиться, а чужая нога, наступив на складчатый загривок, вжимала щекастое лицо в раскалённые угли. Настало самое время истошно завопить:

– Кекыкбар уличитат!