– Понимаю. Все уже понимаю. И тогда вы начали делать то же самое.

– Ничего вы не понимаете. Я вовсе не собирался делать ничего подобного, поскольку насилие для меня отвратительно и чуждо. Но однажды я одним движением руки сбросил со стола книги о замечательных и похожих на хрупкие лилии одухотворенных Лоттах и пошел на прием к друзьям мужа моей сестры, а надо сказать, что моя сестра вышла замуж за адвоката и имела множество знакомых именно в прокурорско-адвокатско-судебных кругах. Я знал их тоже, бывал у них, мы вместе ездили на уикенды. В тот раз гостей принимал судья, который был женат на прекрасной, элегантной женщине – настоящей даме, такие, дорогой месье, сегодня встречаются редко. Она читала возвышенные книги, интересовалась поэзией, театром, балетом. Мы сидели за большим столом и вели серьезную беседу. «Да, господин судья», «однако прошу принять во внимание многоаспектность явлений, господин прокурор», «исходя из общественной пользы, господин адвокат», «прошу вас отведать страсбургский паштет, господин Эвен». Эта напыщенная беседа мне страшно надоела, и я сидел осоловелый, что заметила хозяйка дома и сразу же подошла ко мне, а вернее, села рядом, пододвинув маленький табурет. «Почему вы так грустны, господин Эвен? У вас какие-нибудь неприятности? О чем вы думаете?» Я наклонился к ее уху и прошептал: «Я думаю о твоей дырочке, красотка. Мечтаю о том, как бы я мог долго и с восхищением ласкать ее». Элегантная дама побледнела, потом покраснела. Я думал, что она отвесит мне пощечину. Но хозяйка дома сдержалась. Ведь прежде всего это была дама. Она тут же встала и пересела поближе к мужу. Теперь я уже знал, что она мне ничего не скажет и ничего не сделает. Ведь не станет же она поднимать скандал на собственном приеме. И не повторит никому то, что услышала от меня, ибо подобные слова не могли произнести уста такого рода женщины. С этого момента я не спускал с нее глаз, я смотрел на нее нахально и вызывающе, мысленно ее раздевая, и она это чувствовала, знала об этом. «Примите во внимание, господин судья», «прошу помнить, господин адвокат», «ведь есть решение Верховного суда, господин прокурор». А у нее упала на пол вилка, она уронила бокал с вином, ее лицо продолжал покрывать румянец. Я боялся момента, когда мне придется покинуть гостеприимный дом. Наконец я вышел в прихожую в обществе моей сестры и ее мужа. Естественно, нас провожали хозяева. Когда судья подавал шубу моей сестре, я тихо спросил его жену: «Я могу вам позвонить, госпожа Элеонора?». Она вздрогнула, словно я ее хлестнул кнутом. «Хорошо. Позвоните, господин Эвен», – сказала она так же тихо. Думаю, что мне нет смысла рассказывать продолжение этой истории.

– Да, – я опустил низко голову, – из этого следует, что вы обращаетесь к животной стороне женской натуры. Не скажу, что это приводит меня в восхищение.

Эвен пожал плечами:

– Не я создал женщину, уважаемый месье.

– Но есть в этом какая-то нотка презрения к женщинам, скрывающаяся в вашем подсознании и вызванная воспоминанием о тех изнасилованных и оскорбленных, которые потом возвращались с сумками, полными покупок. В вас живет память об этих женщинах, обманутых и брошенных, и все же, несмотря на свои унижения, защищающих невзрачного человечка на скамье подсудимых.

– И снова вы ошибаетесь. Хотя, конечно, в ваших рассуждениях есть доля правды. Но вы никогда не станете соблазнителем и не завоюете женщины, если поставите ее на пьедестал и будете на нее молиться. И все же для соблазнителя совсем не обязательно чувствовать презрение. Ему достаточно некоторого чувства превосходства по отношению к существу, называемому женщиной, ибо в противном случае он не сыграет с ней соответствующей партии. Что касается меня, то, сдается мне, я – довольно сложная личность. Я ношу в себе комплекс вины…

– Уже Амбуа, господин Эвен. Может, вы снимите меня на фоне часовни Святого Губерта? Там похоронен Леонардо да Винчи.

– Снова ты мучаешь господина Эвена, Ивонна! Похоже, ты и в самом деле неисправима.

* * *

– Можно к вам, месье Эвен? Вероятно, вы устали после продолжительной экскурсии по Шамбору, там вы сделали столько фотографий, и сейчас вам наверняка хочется отдохнуть. Номера в этой гостинице очень удобные. У меня из окна тоже красивый вид. А может, вы кого-нибудь ждете? Эта малышка Ивонна… Нет? Прекрасно. Вы упоминали вчера о своем комплексе вины, и это меня заинтересовало. Понимаю, что вы себя чувствуете виноватым, постоянно соблазняя все новых и новых женщин и заставляя их любить вас. Вероятно, речь идет об этом, не правда ли, господин Эвен?

– Нет. Все дело в прошлом. Пожалуйста, садитесь, тут довольно удобное кресло. Не хотите выпить? Вы не пьете? Совершенно? Я тоже. Женщины возбуждают меня, как алкоголь, в их присутствии у меня приятно кружится голова. Впрочем, алкоголь – это довольно плохой возбудитель. Не возбуждает, а просто освобождает от страхов, дружище. А что касается моего комплекса вины, то он появился довольно давно, когда я еще был начинающим репортером в одной из парижских газет. Тогда я вел очень бурный и неправильный образ жизни, у меня была маленькая комнатка в Латинском квартале. Каждый раз, когда меня посещала какая-нибудь девушка, после ее ухода я делал зарубку на оконной раме. Вскоре вся рама была в зарубках. Сначала это были служанки, продавщицы, студентки, домохозяйки, потом элегантные дамы, интеллектуалки, артистки. Во время любовных игр я фотографировал женщин и потом с их согласия продавал снимки для обложек различных журналов, что к тому же приносило мне приличные доходы. Вы меня слушаете?

– Да. Я вас слушаю очень внимательно.

– Я работал много, можно сказать, слишком много. Редакция – это настоящая мельница, да к тому же еще сеансы в моем ателье. Как гончая собака, с высунутым от усталости языком я бегал, зарабатывая все больше и больше, вел все более интенсивную жизнь. Но через какое-то время я почувствовал, что мое желание работать ослабевает, при этом я испытывал постоянную усталость, к тому же в двенадцатиперстной кишке появилась небольшая язвочка, которая мне сильно досаждала. У меня пропал аппетит, перестала интересовать любовь. Я стал нервным, не мог заснуть. Иногда, особенно по ночам, когда я сушил пленки, меня охватывал какой-то метафизический страх. Было такое впечатление, будто во мне что-то поднимается, раздувает меня, как большой воздушный шар.

– И вы пошли к врачу?

– Он выслушал меня с вежливым вниманием, обследовал, постучал молоточком. «Невроз, – сказал он. – В современном мире все интенсивно работающие люди страдают от такого невроза». Доктор выписал мне лекарства, посоветовал взять отпуск и куда-нибудь уехать, что я и сделал. Но в отпуске я почувствовал себя еще хуже. Уверяю вас, что бессонные ночи в гостинице в сто раз ужаснее, чем бессонные ночи в собственной квартире. Поэтому я вернулся домой и начал работать. Однажды во время служебной поездки я неожиданно открыл дверь вагона и попытался выпрыгнуть на ходу поезда. Меня кто-то схватил за шиворот и удержал. Я даже не знаю, как звали этого человека. Во всяком случае, на следующий день я закрыл свое ателье, оставил записку главному редактору, сел в машину и уехал. В никуда, дорогой месье. Назовем это так. Я выехал без какой-либо определенной цели, не зная, где остановлюсь. Хорошо помню тот день. Шел дождь, стеклоочистители работали размеренно и монотонно. Захотелось есть, и я остановился перед мотелем неподалеку от Орлеана. Заказал бифштекс и со скуки, чтобы отогнать мучающие меня мысли о смерти, взял в руки какой-то иллюстрированный журнал, посвященный совершенствованию женской красоты. Там немного было о новых прическах, о шампунях для волос. Я все это прочитал, потому что для меня как фотографа важна прическа модели. Потом съел свой бифштекс и поехал дальше в потоках дождя. Вскоре на дороге меня остановила девушка и попросила, чтобы я ее подвез, потому что она спешит в больницу к больной матери. По виду девушке было не больше восемнадцати, но на ее пальце я заметил обручальное кольцо. «Вы замужем?» – спросил я. «Нет», – ответила она и спрятала руку с кольцом. Меня это заинтересовало, и я решил ее расспросить. Девушка призналась, что работает портнихой. Потом спросила, чем занимаюсь я. Не знаю, почему я сказал, что я дамский парикмахер, у меня в Париже салон причесок, а сейчас я еду в отпуск, чтобы немного отдохнуть, поскольку у владельца салона нервная и утомительная работа. Приходится быть все время на ногах, а женщины привередничают. Девушка расспрашивала меня о самых новых прическах, я с воодушевлением излагал то, что в мотеле прочитал в журнале, который там лежал на столике. И вдруг я почувствовал, что со мной происходят какие-то странные вещи. Казалось, будто из меня с шипением выходит тот воздух, который раздувал меня, словно воздушный шар, и давил на нервы. Я поверил в то, что я и в самом деле дамский парикмахер, который едет в отпуск. Мне захотелось есть, появилось желание заняться любовью даже с этой девушкой, которая сидела рядом и не была красивой. Я говорил с ней с нарастающим оживлением, рассказывал анекдоты, думаю, что моя радость и беззаботность передалась и ей. Я заявил, что мне все равно, куда ехать, и если моя пассажирка захочет, мы можем встретиться вечером, когда она закончит свои дела в больнице. «Сходим на какой-нибудь дансинг и повеселимся». «Хорошо, – сказала она, – но я вас предупреждаю, что от меня вам ничего не добиться». «Я знаю, что вы недавно замужем и не собираетесь изменять своему мужу. Я вам даже этого не предлагаю, просто мне хочется повеселиться в вашем обществе». Вряд ли мои слова ее убедили, но она согласилась, а я высадил ее перед больницей в Орлеане. Потом я снял номер в гостинице и стал ждать ее в кафе. Вечером мы пошли на дансинг в дорогой ресторан. Я от души веселился, потому что мог без конца рассказывать ей о своем салоне причесок, о капризах моих клиенток, а она мне верила. Это был первый в моей жизни человек, с которым мне не надо было быть самим собой, фоторепортером Мартином Эвеном. Уже после полуночи я проводил ее на автобусный вокзал, но мне так не хотелось возвращаться к прежней своей жизни, что я спросил, не хочет ли она завтра снова приехать в Орлеан и пойти со мной на дансинг. «Хорошо, – сказала она, – я приеду в Орлеан вечером, но мы пойдем не в ресторан, а в вашу гостиницу. Какой номер вашей комнаты?» Меня удивили ее слова, я даже подумал, не собирается ли она меня оставить в дураках. Я буду ее ждать, а она, лежа в объятиях мужа, станет надо мной издеваться. Поэтому я решил уехать из Орлеана, хотя все же договорился с ней о встрече на следующий день. Вы меня слушаете?