В безработном безделье Валентина возобновила привычку, утраченную было в семейной жизни: она снова полюбила гулять по Москве. Заходила в музеи, в магазины; иногда покупала что-то нужное, но больше присматривалась. А то еще, бывало, садилась на первый попавшийся вид транспорта, сходила на первой же приглянувшейся остановке, иногда просто проезжала весь круг маршрута, в одну и в другую сторону, бездумно созерцая мелочи заоконной жизни, отдаваясь каким-то странным чувствам, которые не сумела бы перевести в слова, зная только, что они лечили прежнюю Валентину, спрятанную сейчас под ледяной коркой. Кажется, над этими чувствами преобладало ожидание… Ожидание чего?

Однажды бесцельные блуждания привели ее к метро «Цветной бульвар». Медлительно двигаясь от него в направлении проспекта Мира, Валентина обратила внимание на не исследованную пока в ее странствиях крутую горку по ту сторону Садового кольца: Зеленеющий склон горки приманчиво светился одуванчиками — дело было в мае, — а увенчивала ее старинная церковь с недавно, по-видимому, отреставрированным золотым куполом, придающим, как показалось, весеннему небу особенную синеву. Поодаль от церкви стоял симпатичный деревянный комик, приземистый на фоне окружающих его многоэтажных зданий, но такой радостно-желтый, точно одуванчик, сорванный ребенком, точно леденцовый петушок на палочке. И Валентина устремилась через порогу с оживленным движением к этому домику, еще но зная, так ли он хорош вблизи, как издали, и можно ни в него войти.

Войти, как оказалось, можно: в домике располагался музей Мещанской слободы — района между теперешними метро «Цветной бульвар», «Проспект Мира» и «Сухаревская». Музей, пустынный в это время дня, разочаровал Валентину. Подлинные предметы девятнадцатого века, вид Мещанской слободы в разные эпохи — все это ничего ей не говорило, было так чуждо, далеко! Экскурсовода, немолодую хрупкую женщину в ажурной белой шали, похожую на постаревшую тургеневскую девушку, все это музейное хозяйство явно увлекало, но восторг, с которым она показывала экспозицию случайной посетительнице, не заражал Валентину, а вселял в нее чувство вины. Зачем, спрашивается, она сюда заявилась, отвлекла от дела занятых людей? Бежать, немедленно! Однако прервать восторженную экскурсоводшу было все равно что ударить маленькую девочку по лицу, и Валентина послушно перемещалась вслед за белой шалью, наклоняясь к совершенно не трогающим ее экспонатам, подавляя зевоту и тяготясь.

— Присоединяйтесь к нам, — вдруг приветливо обратилась тургеневская престарелая барышня к кому-то за спиной Валентины, — а после я покажу вам часть экспозиции, которую вы еще не осматривали.

Валентина невольно обернулась: за ней, оказывается, стоял высокий длинноносый мужчина в деловом костюме серо-серебряного цвета. Волосы рыжеватые, как у нее, на макушке чуть потертые: еще не ранняя лысина, однако ощутимый намек на нее. Под глазами и на носу — веснушки. Валентина подивилась совпадению: надо же было случиться, чтобы в один день и час непопулярный музей, лежащий в стороне от туристических маршрутов, посетили двое рыжих!

— Прошу вас, не беспокойтесь. — Услышав это, Валентина сразу догадалась, что перед ней иностранец: не из-за акцента (никакого акцента у него нс было), а из-за книжного оборота «Прошу вас». Русские так не говорят… по крайней мере, в жизни Валентины никогда не. попадались русские ее возраста, которые бы так говорили. — Мне приятно созерцать вновь многие предметы, которые окружали меня в детстве.

Строение фразы тоже было какое-то нерусское, но Валентине это неожиданно понравилось. В том, как изъяснялся этот случайно встреченный человек, чувствовалось нечто открытое и беззащитное, словно, говоря о детстве, он на минуту превратился в ребенка.

— Моя прабабушка вывезла из России в эмиграцию такие в точности коробочки из-под конфет «Ландрин», полные швейных принадлежностей. Машинку «Зингер» она купила в Германии, откуда они с прадедушкой отправились в Америку, но мне всегда чудилось в очертаниях этой машинки что-то русское, особенно когда прабабушка шила в свете лампы, по вечерам… Простите, я некстати вас перебил. Продолжайте вести экскурсию, прошу вас, я больше не буду.

— Что вы! — всплеснула сухонькими ручками тургеневская женщина-экскурсовод. — Ведь это так интересно! Значит, вы сын русских эмигрантов в Америке?

— Не сын, а внук. Меня зовут Петр…

Оба смущенно посмотрели на Валентину: экскурсия совсем расстроилась! Но Валентина была рада. Ей было гораздо интереснее послушать о жизни русских эмигрантов в Америке, чем об археологии Мещанской слободы.

Зеленел крутой, пересеченный белеющей на солнце лестницей склон горки. Пахло близким летом, первой уличной пылью, одуванчиками, расцветающими на солнце надеждами. Питер провожал Валентину до метро. Валентина не строила никаких планов в отношении Питера, не пыталась его обольстить, ей просто было весело. Незамысловато, безоблачно весело. Впервые за целый год. Они болтали о чем придется, как давние, встретившиеся после долгой разлуки друзья, переходя от швейных принадлежностей к изменению русской психологии в результате революции 1917 года, от первых воспоминаний к литературным новинкам. Валентина успела много прочесть за время своего свободного от работы бездействия, но привыкла считать свою страсть к чтению за недостаток, потому что Егор, увидев ее за книгой или толстым журналом, принимался ворчать: «Чем глаза портить, лучше бы полы помыла», «А кто суп разогреет?» А вот, оказывается, есть на свете человек, который разделяет ее увлечение и даже некоторые ее мнения по поводу прочитанного. Перес-Реверте пишет увлекательно, но интеллектуализма, который ему приписывают критики, в его произведениях нет. Сорокин — содержание гадкое, однако безукоризненная стилизация то под советскую прозу, то под великую русскую классику доказывает, что он талантлив… Миновав красные арки «Цветного бульвара», они шли по Бульварному кольцу, сами не зная, где остановятся.

— Я замужем, — в момент какого-то суетливого бытового пробуждения от весеннего сна предупредила Валентина.

— А я женат, — ответил Питер.

— У меня двое детей. Сыновья.

— У меня тоже двое. Сын и дочь.

И больше- эта тема не поднималась.

В тот бесконечный просторный весенний день Валентина Князева и помыслить не могла, что встретилась с Питером Зерновым, имя которого, конечно, слышала, но оно для нее представляло пустой звук. Вроде бы это какой-то особый, очень важный журналист, а люди такого ранга никогда не соприкасаются с простыми смертными. У них конечно же есть свои машины, и они никогда не ездят на метро. И не заходят в отдаленные от классического московского центра музеи, чтобы встретить женщину с такими же, как у него, рыжеватыми волосами. Просто так, невзначай…

Несколько встреч спустя Питер ненавязчиво выведал у Валентины ее проблемы с работой и согласился, что женщине с тонким художественным вкусом и независимым мышлением грешно погибать в секретаршах. Печатать на компьютере можно научить каждую, а с литературным вкусом нужно родиться, научить этому нельзя. Похвалы Питера не воспринимались как комплименты, может быть, потому, что он произносил эти слова серьезно, с деловым настроем. Как посмотрит Валя на то, что Питер порекомендует ее в редакцию одного журнала, где требуется корректор? Услышав название журнала, Валя вспыхнула — название было громким, кроме того, ей нравились публикуемые там рассказы и повести. Но справится ли она? Не получится ли так, что ее возьмут по протекции и будут держать из милости? Питер рассеял ее сомнения: редакция не станет держать сотрудника, который не справляется со своими обязанностями, но Валентинины способности выше того, что требуется для этого скромного места. В дальнейшем не исключена возможность служебного роста… Отчего бы не попробовать?