Автобус благополучно дотряс пассажиров до метро «Каширская». Там Поремский оставил машину на стоянке и смешался с устремляющейся в метро толпой. Феофанов не подозревал о слежке и не старался ускользнуть; его белое, в мелкую черную клетку пальто и толстая бежевая кепка с козырьком обладали приметностью светофора. На эскалаторе Поремского и Феофанова разделяли всего три ступеньки и массивная туша тетеньки средних лет с моложаво-красными полосами. В вагоне метро Феофанов рассеянно занял освободившееся место между двумя пожилыми дамами, одна из которых осуждающе на него покосилась; Поремский остался стоять. Пару раз сияющие глаза Феофанова останавливались на том, кто вел за ним наблюдение, но, судя по исходящему от них свету, не способны были исполнять такую будничную функцию, как зрение. Свойство замечать подозрительные подробности можно было автоматически вычеркнуть из списка того, на что способны феофановские гляделки. Поремский решил, что это может быть ловкий маневр, и на всякий случай укрылся за спинами вошедших на станции «Автозаводская».

Пересев на многолюдной «Новокузнецкой» на желтую линию метро, Феофанов так же целеустремленно, с тем же лицом, сияющим и непреклонным, точно у героя советского фильма, идущего на казнь, оказался на станции «Октябрьская». На секунду Поремский сумасбродно заподозрил, что Феофанов захотел посетить памятник Ленину, от которого в недавние годы начинались краснознаменные шествия с лозунгами, проклинающими антинародный режим, однако Лев Кондратьевич, по всей вероятности, лелеял иные намерения. Не задерживаясь под грандиозной, отдающей чем-то Мавританским, аркой выхода из метро, свернул направо и за углом погрузился в подземный переход, по которому побрел не спеша, рассматривая витрины длинного торгового ряда. Навстречу ему, так же неторопливо, перемещался человек примерно его же, феофановских, лет. Толстые очки в роговой оправе делали незнакомца скромным, интеллигентным и слегка беззащитным; первому впечатлению противоречили могучие мускулы, которых не мог скрыть даже мешковатый неподпоясанный плащ. Поремский отметил и мускулы, и профессионализм, с которым этот новый объект наблюдения сосканировал обстановку, обдав пространство цепким взглядом, — опер замер, притворяясь, что страшно увлечен товарами, продающимися в «Лавке здоровья». У киоска с компьютерной литературой Феофанов и мускулистый очкарик встретились и обменялись короткими, с безразличной интонацией, фразами; со стороны могло показаться, что один спрашивает, как пройти к метро, а другой ему объясняет, или один интересуется компьютерной литературой, а другой выдает информацию, где еще ее можно приобрести, или… что-то столь же нейтральное.

Наблюдение еще не было закончено. Но оно уже принесло свои плоды, которыми Поремский имел основание гордиться. Встречавшийся с Феофановым человек, который прятал под широким плащом тугое накачанное тело, а под роговыми, недавно вынырнувшими в современную моду из пятидесятых годов очками — лицо, далекое от интеллигентности, был подручным могущественного Саввы Сретенского, босса центральной московской уголовной группировки. Очки не являлись необходимостью — бандит, на счету которого насчитывалось как минимум двенадцать трупов, мог похвастаться острым, как у степного орла, зрением, — они были фирменным штрихом, благодаря которому он получил кликуху Водолаз. Ну вспомните детскую дразнилку: «У кого четыре глаза, тот похож на водолаза…» При случае Водолаз не колеблясь разрешал возникшие проблемы при помощи оружия, но, в целом, был не так уж прост: в своем арсенале он числил не только физические, но и финансовые методы устранения соперника. Непрост был и Савва, чью широкую, но умную физиономию вы можете иногда увидеть на телеэкране, где-то среди Очень Важных Персон представителей нашей власти. Вы даже имеете право спросить: «Кто это такой?» — правда, вряд ли получите откровенный ответ…

Поремский вспомнил, как Александр Борисович Турецкий, проводя оперативное совещание, на днях упомянул, что своими публикациями Зернов затронул русскую мафию — ту настоящую русскую мафию, о которой первым написал именно он, в то время как другие западные издания лишь перепечатывали его публикации. То, что уголовники имели основания его убрать, было всего лишь закономерно. Если прибавить к этому грубые угрозы, которые получил Питер буквально в день смерти, картина приобретает полноту.

Вдохновленный результатами Поремский проявил досадную для оперативника невнимательность. В то время как он засек идиллическую сцену беседы Феофанова с Водолазом, некто другой, с чисто выбритым лицом без выраженных опознавательных признаков, запечатлел эту сцену с помощью Микроскопической фототехники.

В оправдание Поремского надо сказать, что владелец фототехнического приспособления действовал с идеальной ловкостью. В этом заключалось его ремесло.

Итак, Володя Яковлев, который упорно рыл землю, расследуя линию убитого адвоката Берендеева, располагал следующими данными. Убили Берендеева из-за какого-то давнего дела, которое бесследно исчезло. О деле не известно ничего, кроме того, что героем его был некий изобретатель, носивший редкую фамилию Свет. Свет хотел получить патент на что-то… на что? Возможно, здесь заключается разгадка?

В Москве на улице Тверской, по соседству с памятником Юрию Долгорукому, есть старинное здание, крашенное в красный цвет. Если вы, пройдя через ажурные чугунные ворота, зайдете сюда, то попадете в учреждение, где сохраняются сведения обо всех патентах на изобретения, выданных — вначале в СССР, потом в России. Физика и химия, медицина и биология, психология и педагогика — все подотчетно здешним специалистам. Ничто не исчезает бесследно.

Ветхозаветный вахтер, который, судя по синему халату, седым зачесанным височкам и видимому отсутствию оружия, сохранялся в качестве реликвии позднебрежневских времен, посмотрел на Володю пронизывающим взглядом, как на пионера, который собрался проникнуть в кино на фильм категории «Детям до шестнадцати». Только удостоверение сотрудника МУРа помогло смягчить старика, но, судя по тому, каким взглядом он проводил Яковлева, переубедить его не удалось.

— Вам на третий этаж и направо, — соблаговолил он все же выдать нужную информацию. — Комната номер триста семь.

Поднявшись на третий этаж по мраморной лестнице, сохранявшей налет былого парадного величия, Володя Яковлев отыскал триста седьмую комнату без труда: он прямо-таки уткнулся в нее взглядом. Володя потянул вниз дверную ручку, и тут случилось нечто неожиданное. На пороге он был застигнут шквалом сокрушительного женского хохота и застыл, обливаясь холодным потом при мысли, вдруг у него брюки расстегнуты или случилась еще худшая катастрофа, о которой он ведать не ведает… До какой все же степени люди боятся показаться смешными!

— Мы не над вами, не над вами смеемся! — моментально утешила его одна из сотрудниц патентного бюро, чей стол стоял прямо напротив двери; бросались в глаза ее крашенные в красный цвет длинные крючковатые ногти. «Как у вампира», — подумал вконец деморализованный Володя: не родился еще мужчина, на которого такие ногти в сочетании с громогласным хохотом не нагнали бы страх. — Проходите, пожалуйста, присаживайтесь. — Кажется, вежливостью она хотела извиниться за неуместное поведение — свое и всего своего отдела. — Что вы хотите?