Во-первых, я сунул руки в карманы и нащупал в одном из них теплую шапку, которую Харли мне всучил, прежде чем отпустить под тот памятный снегопад. Ты застудишь уши, идиот, — так он тогда сказал. Он меня любил, а я его — нет, и поэтому наши отношения часто напоминали раздражительного заботливого отца и угрюмого сына. Эта игра началась робко, со смущением, но, как и многое другое, что начинается в духе невинной шутки, постепенно превратилась в пасквиль. Воспоминание об этом оставило ноющую боль в пустой груди — там, где полагалось быть жажде мести.

А во-вторых, агент на расстоянии двадцати ярдов опустился на одно колено и направил ствол прямо на меня.

Я ощутил болезненный ледяной укол в бедро, три бесконечные секунды испытывал что-то вроде удивленного негодования — а потом мир померк перед моими глазами.

Что бы мне ни вкололи, в первый раз они просчитались с дозировкой. Я пришел в сознание ровно на то время, которое понадобилось, чтобы понять по тряске, шуму и очертаниям близкого потолка: мы в вертолете. Руки, ноги и грудь были связаны, голова зафиксирована. Мужской голос (явно не вампира) произнес по-французски: «Проклятье, он очнулся». Затем я ощутил, как под кожу входит игла, и все снова потемнело.

* * *

В следующий раз меня разбудило Проклятие. В ноздри ударил запах ржавчины, горючего и водорослей. Я лежал, содрогаясь, на металлическом столе. Веревки исчезли. Одежда тоже. Я чувствовал, как в плечах, бедрах, голове и запястьях горячо пульсирует кровь, а кости сдвигаются, готовясь принять чуждую им конструкцию. Мой паноптикум сожранных жизней словно взбесился. Перед взглядом все плыло и качалось. Что ж, подумал я, кто бы вы ни были, гребаные похитители, а сейчас я устрою вам зрелище. Затем, дрожа от непереносимого голода, я взвыл и кое-как перекатился на бок.

Яркие галогеновые лампы подсказали мне, что я в клетке.

А клетка — в трюме корабля.

Приведите сценариста.

За прутьями клетки, между парой реагирующих на движение камер, стояли трое мужчин и одна женщина. Один из мужчин был тем самым агентом, который меня подстрелил: слегка за тридцать, поросячье лицо с явной примесью итальянской крови, пирсинг в носу и черная шерстяная шляпа. Еще двое были скинхедами-переростками в военной форме без нашивок и ботинках «Тимберленд». Один, с руками, густо покрытыми светлым пухом, глазел на меня с неприкрытым любопытством. У другого было совершенно детское лицо с удивленно распахнутыми глазами и ямочкой на подбородке. Оба держали автоматические ружья.

Я узнал женщину в узких белых брюках и облегающем кроваво-красном топе. Это была Жаклин Делон.

За десять лет она почти не изменилась. Стройная фигура, маленькая грудь, подтянутый живот, узкое лицо. Короткие рыжие волосы подстрижены «под мальчишку» — прическа, которую умеют с достоинством носить только француженки. Когда я видел ее в прошлый раз на выходе из отеля «Бурж Аль Араб» в Дубай, ее глаза были скрыты большими солнечными очками, и ее образ — да-да, тот самый, с запором и извращенными постельными вкусами — я создал (то ли от возбуждения, то ли от скуки) на основе чувственного рта с тонкими губами и нарциссизма, который буквально бросался в глаза. Теперь же я видел ее глаза — глубокие, грязно-зеленые, в которых отражалась маниакальная страсть к игре (одному Богу известно, какой), страх смерти, самоотрицание, чувство вины за богатство, которым наделила ее судьба, одиночество и жажда любви. Впрочем, возможно, это была лишь безмерная скука.

— Он может говорить? — по-французски спросил скинхед с детским лицом.

— Нет, — ответила Жаклин. — Но он все слышит. Так что не говорите ничего, о чем потом пожалеете.

Я без малейшего предупреждения зарычал и бросился на прутья клетки.

Надо отдать Жаклин должное: она едва отступила назад. В то время как мужчины — эти тупые мешки мяса, способные только на то, чтобы всадить транквилизатор с двадцати футов, — взвизгнули позорным фальцетом и отскочили.

Я отпустил прутья, присел на корточки и покачал головой с выражением «ай-яй-яй, как вам не стыдно». После этого ко мне отчасти вернулось чувство собственного достоинства. Теперь я видел, что стол, на котором я проснулся, на самом деле был огромным металлическим ящиком. Я прогулочным шагом вернулся к нему и лег, сцепив руки на животе и скрестив лодыжки. Жаклин засмеялась тихим музыкальным смехом.

— Твою мать, — произнес скинхед с детским лицом.

— Он с вами играет, — сказала Жаклин и, повернувшись к Транквилизатору, добавила: — Слушай, не будь ребенком. Выключи камеры.

Я не понимал, что происходит. Я умирал от голода. И был заперт в клетке. Я мысленно перенесся на несколько часов вперед и представил сцену ломки, без которой не обходится ни один порядочный фильм про наркоманов. Слушай, парень, отсыпь немного, ну что тебе стоит… Я больше не могу… Черт, как больно…

Жаклин шагнула к клетке и обвила прутья решетки пальцами с красным маникюром под цвет блузки.

— Джейкоб, — сказала она по-английски. — Прости нас. Клянусь, это не то, что ты подумал. Я знаю, ты не можешь мне ответить, поэтому просто выслушай. Меня зовут Жаклин Делон. Нам нужно поговорить. У меня к тебе предложение, но это может подождать. Наверное, тебе интересно, где мы.

Я не шевелился. Клетка была привинчена болтами к полу. За исключением пары деревянных ящиков, мотка канатов, груды брезента и нескольких бочек с бензином, трюм был пуст.

— Мы на борту грузового судна «Геката» и движемся к моему дому в Биаррице. После прибытия на место у нас состоится беседа, которая, думаю, окажется полезной для нас обоих. Я искренне прошу прощения за нанесенное тебе оскорбление. Обещаю, мы не причиним тебе никакого вреда. Как только ты перестанешь представлять опасность для меня и моей команды, что случится, — она взглянула на часы, — примерно через восемь часов, тебе будет возвращена свобода, и я лично сделаю все, что в моих силах, чтобы компенсировать нынешние неудобства. Пока же, как знак будущего сотрудничества, прими от меня подарок. Он в ящике под тобой.

Она отступила на шаг и тихо произнесла:

— Идем.

— Вы уверены?

— Уверена.

— А камеры?

— Пусть остаются выключенными. Я получила что хотела.

Мужчины вышли. На пороге Жаклин обернулась и посмотрела на меня.

— Я так рада, что мы наконец встретились, — произнесла она. — Ты именно такой, как я ожидала. Надеюсь, это станет началом чего-то исключительного.

Когда она ушла, я усилием воли заставил себя не двигаться, слушая, как голод выкручивает громкость кровотока. Удары сердца ощущались содроганием басов из хороших стереодинамиков.

Не двигайся.

Идиотское решение.

Не двигайся.

Потому что мы оба знали.

Не двигайся.