— Иди уж, — сжалилась санитарка. — Коль тебе ни за что ни про что досталось…

Ольга все стояла и смотрела, как под проливным дождем, припадая на сломанную туфлю, идет худенькая девушка, ослепшая от слез, замкнувшаяся в тесном черном пространстве своего бесконечного несчастья. И вдруг почувствовала облегчение.

* * *

Врач долго протирал очки о край халата. Подышит, протрет и посмотрит на свет. Потом опять все сначала.

— Еще одна жена? — спросил он у Ольги.

— Я не еще одна, — ответила Ольга. — Я единственная.

— Значит, еще одна единственная, — поправил себя врач. — Ну, коль назвалась груздем… Зайдите!

Он пригласил ее в кабинет, сел за стол и положил перед собой кипу рецептурных бланков. Ольга стояла рядом и смотрела, как он что-то бегло и неразборчиво пишет на них. Исписал один, затем взялся за второй, потом за третий… Наконец проштамповал рецепты личной печатью и сдвинул бумажки на край стола, поближе к Ольге.

— Это далеко не все лекарства, которые нужны Рябцеву для выздоровления, — сказал он, избегая смотреть Ольге в глаза. — Но больница не располагает даже этой частью. Стоят эти лекарства дорого. Очень дорого.

— Выписывайте еще! Все, что ему нужно, — произнесла Ольга, пряча рецепты в сумочку.

— Я уже выписал. И отдал девушке, которая приходила до вас.

— Но почему… — пробормотала Ольга и вдруг сорвалась на крик: — Какое вы имели право раздавать рецепты каким-то посторонним?! Кто вам позволил?! Вы…

Врач с силой хлопнул ладонью по столу и встал.

— Вот что, девоньки! — сказал он грубо, исподлобья глядя Ольге в глаза. — Вы для начала приглушите свои бабские эмоции, забудьте о своих претензиях и всем скопом поднимите Рябцева на ноги, помогите вернуть ему здоровье, а уж потом делите его между собой. Но не сейчас, когда он одной ногой в могиле стоит! Не сейчас!

Ольга судорожно сглотнула, попятилась к двери.

— Можете зайти к нему, — тише добавил врач. — Даю пять минут. Все, время пошло!

* * *

Сергей не изменился — все так же неподвижен, свинцово бледен, все так же рядом с ним старательно пыхтит аппарат искусственного дыхания. Ольга не плачет, сидит на стуле ровно, в тугой, натянутой как струна позе, руки лодочкой лежат на коленях. Она безотрывно смотрит на родное лицо. Ей уже кажется, что так было всегда, что Сергей всегда был таким, на этой больничной кровати он родился и здесь же стал взрослым. А его смех, поцелуи, отвагу, его крепкие объятия и горячее дыхание она всего лишь создала в своем воображении.

Она почти спокойна. И не переполняют ее горячие чувства, не задыхается она от желания кинуться перед койкой на колени и вымаливать у Сергея прощение. О том, что случилось дома час назад, она вспоминает как о малоприятном фильме. Посмотрела — и забыла. И настойчивые руки Глеба, и его учащенное дыхание, и размотавшийся бинт, и его локти, упирающиеся в подушку, — все это кадры из фильма. Потому что в жизни этого не могло быть. Потому что это настолько дико, настолько низко, настолько некрасиво, что в реальности этого быть не могло… Нет, нет, не могло! Этого не было! Этого никогда не было и никогда не будет, потому что Ольга любит Сергея…

Она поднимается со стула, обходит койку, не отрывая взгляда от белого лица. «Ты выживешь, — мысленно говорит она. — У тебя впереди долгая и счастливая жизнь. Ты ее достоин. Ты заслужил ее».

* * *

Ксюша, войдя в квартиру, первым делом кидается Глебу на шею. Он подхватывает ее, отрывает от пола и кружит. Девочка заливисто смеется. Ольга разувается и старается не смотреть на эту слащавую и лживую идиллию.

— Только не называй меня дядей, — шепчет он ей на ухо. — Зови меня… ну, скажем, Медвежонком. Это будет наш большой секрет. Договорились?

— Договорились, Медвежонок! — принимает игру Ксюша.

— И никому-никому не рассказывай, что я здесь живу. Храни эту тайну даже от твоих самых лучших друзей.

— Ладно, ладно! — нетерпеливо соглашается девочка, хватает Глеба за руку и пытается увести к себе в комнату.

Ольге стыдно и тяжело смотреть Глебу в глаза, а он, чувствуя это, нарочно пытается поймать ее взгляд.

— Я уже соскучился по тебе, — тихо произносит он, помогая ей снять плащ. — А почему ты молчишь?

— А ты ждешь, что я скажу тебе то же самое?

Он пожимает плечами. Ольга замечает, что он уже не выглядит столь затравленно, как прежде. В его глазах можно уловить слабый отголосок некой упоительной победы. «Животное!» — думает она и тотчас старается отвлечься от этой темы:

— Глеб, я хочу с тобой поговорить.

Ксюшу приходится изолировать на кухне. Ольга ставит перед ней тарелку с макаронами и котлетой и предупреждает, что если не съест все, то не будет играть с дядей Глебом. «Я сама приучаю к нему ребенка», — отрешенно думает она, но понятия не имеет, что можно сделать, чтобы было наоборот.

Глеб спокоен. Он сидит, закинув ногу за ногу, смотрит на Ольгу пытливо, и край его губ едва заметно подрагивает, словно Глеб с трудом сдерживает улыбку.

— И сколько это будет продолжаться? — спрашивает Ольга.

— Что «это»? — уточняет он.

— Как ты собираешься жить дальше, Глеб? — повышает голос Ольга. — Ты долго будешь прятаться? Долго будет продолжаться эта конспирация с медвежатами, перешептываньем?

— Я бы уехал к себе, но боюсь, что у квартиры выставлена засада.

— А ты не боишься, что в один прекрасный момент сюда ворвутся омоновцы с обыском?

— А что ты предлагаешь?

— Я ничего не предлагаю. Я спрашиваю тебя, как ты собираешься жить дальше? Ведь ты должен думать о завтрашнем дне?

— Должен, — соглашается Глеб. — Но я не хочу. Что будет, того не миновать. Я с тобой рядом, и это уже счастье.

— А мне что прикажешь делать? Мне надоело выходить из квартиры тайком. Надоело прятаться, вздрагивать при виде милицейской машины, лгать и выкручиваться на допросах.

— Я тебя не заставляю это делать. Можешь сказать правду. Мне будет приятно, что ты хоть что-нибудь сделаешь для меня.

— Пожалуй, я так и сделаю! — обещает Ольга, выходит из комнаты и с треском захлопывает за собой дверь.

* * *

Мама крутится вокруг Глеба, будто он ее любимый сын. И добавки предложит, и заискивающе спросит, какое блюдо он больше всего любит, и расспросит о родителях. В эти минуты Ольга чувствует себя так, будто находится среди заговорщиков, которые плетут вокруг нее интриги и желают ей зла.

«Сама заварила кашу, а расхлебывать приходится мне!» — с негодованием думает Ольга о матери, отказывается от ужина и выходит из кухни.

Не скоро мама заглядывает к ней в комнату, спрашивает, не заболела ли. Ольга пытается поговорить с ней на тему, которая не дает ей покоя: