А теперь прошу перечитать «Крокодила из страны Шарлотты», потому что в копенгагенской части книги там только чистая правда. Прачечная состояла из трех помещений, двух поменьше по одну сторону лестничной клетки и одного побольше — по другую. В тех, что поменьше, мы и жили, там у нас были кухня и раковина. Помещение побольше мы могли использовать как нам заблагорассудится, например, в качестве ванной: зарешеченные стоки в полу позволяли беззаботно плескаться, поливая всё кругом.

Сразу же нарисовался Мартин, студент архитектурного института. Ему удалось приехать в Данию на заработки, и он сидел в этой стране уже пару недель. Я была взрослее Мартина на десять лет, Алиция — еще старше. Она тоже дала ему пристанище.

Они от души надрались фирменной польской водкой, которую я привезла. В распитии спиртных напитков я участия не принимала, ибо свалилась, полумертвая от усталости, к тому же у меня разболелась печень.

На следующий день я злорадствовала: они терзались похмельем, а я нет.

При случае хочу сразу рассказать, что когда Мартин прочитал мой новый роман «Крокодил из Шарлотты», он впал в панику и категорически потребовал изменить имя Мартин на любое другое ради его маменьки. Мамуся, находясь в Польше, не имела права знать, что сынок творил в Копенгагене. Пришлось это учесть и автозаменой по всему тексту менять имя Мартин на Михал. А мамуля все равно догадалась, о ком речь, так что проблема разрешилась, и я могу открыто объявить: в романе никакой не Михал, а именно Мартин.

Прошло несколько дней, и я отправилась с визитом в архитектурную мастерскую, где работала Алиция. Она в это время вела непринужденную беседу с каким-то неизвестным мне типом. На каком языке они общались, не знаю, думаю, на смеси немецкого с английским. Алиция лучше знала немецкий, датчанин — английский, а я вклинилась в разговор с помощью польского словаря иностранных слов, и мне было наплевать, что обо мне подумают.

Вскоре тип поинтересовался, не хочу ли я поработать в Дании, я в ответ мило улыбнулась — конечно, с удовольствием! Тут он мне и заявляет: можно начать прямо сейчас, но не в мастерской Алиции, а у профессора Суэнсона.

Так я попала прямо в рай, на Гаммель-странд, сорок четыре.

Первые минуты моей работы переполнили меня чистой радостью и стали ничем не омраченным триумфом. Мне сразу вручили чертежи частей проекта и предложили рабочее место, о котором в Польше нельзя было и мечтать. Вращающееся кресло на колесиках, идеально прозрачную кальку, всевозможные машинки для затачивания карандашей и прочие предметы роскоши.

Одного мне недоставало — роликов. Датчане работали с рейсшинами. Ролики у меня были, но я не помню, привезла их с собой или мне прислали позднее.

Я ролики привинтила, вызвав безумный интерес и большое недоверие персонала. Они скрупулезно проверяли, действительно ли получаются параллельные линии, сверяли результаты. Через некоторое время вся мастерская перешла на ролики, привезенные из Польши контрабандой. Одновременно все внимательно вглядывались в мои первые чертежи, а я только посмеивалась: кого они проверяют, чертежника из наших мастерских? Успех был абсолютный, над моим творением с изумлением и восторгом цокали языками.

Я вычертила полдвора, выложенного каменными плитами, когда явился персонаж, которому, видимо, поручили меня опекать, и на листочке принес свои расчеты. Я взглянула и постучала пальцем по полям чертежа, где сама написала те же цифры. Персонаж посмотрел, удивился, похлопал меня по плечу с большим уважением и с легким остолбенением, а в перерыве на кофе весь коллектив примчался поглазеть на мой чертеж. В таком сумасшедшем темпе я сумела рассчитать эти плиты, да еще столько успела начертить — это же невероятно, просто невозможно!

Я не поняла, в чем тут соль, пока проблему не объяснила мне Алиция. Датчане думают в три раза медленнее нас, а работать быстро вообще не могут. Зато — и эту великую правду я уже открыла сама — в противоположность нам процесс мышления они уважают, платят за него и отводят на это время.

Работают они несравненно солиднее, а организация труда у них безупречная. Экономят датчане со здравым смыслом, поэтому я и должна расчертить стены кухни и ванной комнаты в масштабе 1:20, все плитки кафеля должны поместиться целиком, чтобы рабочему не пришлось их обрезать плиткорезом. Строительные работы ведутся с точностью до полмиллиметра, благодаря чему всё ко всему подогнано, всё передвигается одним пальцем, открывается и закрывается идеально. Я от зависти чуть не лопнула, потому как знала наше строительство…

Работа в Дании стала для меня радостью, это я им должна была платить, а не они мне. Эту работу я словно выиграла в лотерею по трамвайному билету, и надо было бы совсем рехнуться, чтобы упустить такую возможность.

Я отправила в Варшаву заявление с просьбой об отпуске без сохранения содержания сроком на год, на что получила ответ: не вернусь до тридцатого ноября — меня выкинут с работы. Я не вернулась, меня с треском выперли, на что мне было наплевать, и я начала хлопотать о разрешении на работу в Дании. Не сама, через посредничество господина фон Розена, нашего благодетеля.

Зарплату в мастерской мне повысили раньше, чем я получила разрешение на работу. Сначала мне платили двенадцать крон в час, через несколько недель пришел заместитель шефа и подсунул мне под нос число «четырнадцать крон», накорябанное на полях газеты. Меня глубоко растрогали связанные с этим формальности…

Один из лучших номеров в моей жизни я отколола в Дании на Рождество.

Семья фон Розен пригласила нас с Алицией в свои изысканные апартаменты, располагающиеся одним или двумя этажами ниже. В глубине души я надеялась на это приглашение и заранее потребовала прислать из Польши подарок. Дар прибыл вовремя — серебряный подсвечник на три свечи, такой красивый, что мне тут же захотелось оставить его себе. Единственным недостатком были вставленные в него наши отечественные свечи.

Столовая семейства фон Розенов была размером с небольшой амбар, за столом сидели двадцать четыре человека, и, к несчастью, мы с Алицией оказались на разных концах стола.

По одну сторону от меня сидел хозяин дома, с которым я разговаривала на трех языках одновременно — по-французски, по-немецки и по-английски. Если не хватало французских слов, я беззаботно заменяла их немецкими или английскими, если, конечно, слово всплывало в памяти. Вследствие этого, наверное, вид у господина фон Розена был слегка ошарашенный.

По другую сторону моей соседкой оказалась тетя хозяина дома, с которой можно было спокойно беседовать по-польски, так как она страдала глухотой и всё равно слов не разбирала. При этом мы обе хранили любезное выражение лица.

На десерт подали миндальный крем, огромные снежно-белые горы в тазиках для салата. Я бросила взгляд на Алицию: она лопала этот крем, как заведенная, снова и снова накладывая себе на тарелку добавку и усердно работая ложкой. Я удивилась, потому что она никогда вроде бы не любила сладкое, предпочитала селедку.

Глядя на нее, я решила, что так положено, и последовала ее примеру. У меня на зубах что-то хрустнуло, что было вполне естественно: раз крем миндальный, в нем может попасться орешек. Наконец крем сожрали весь, и за столом воцарилось легкое замешательство, мне непонятное. Хорошо, что Алиция разъяснила мне суть некоторого смущения окружающих.