происходит за окном – на улице или во дворе. Такая иллюзия возможности в любой момент понять, что за человек живет рядом, подкрепляется знанием о том, что планировка квартиры сверху или снизу скорее всего будет похожей. Явление плоской крыши отменяет идею чердака, а подвал в модернистском доме перестает быть функциональным пространством. Да и доступ к нему зачастую есть только у работников коммунальных служб. Стоит отметить, что жители пятиэтажек и панелек адаптируются к отсутствию чердаков и подвалов, быстро организуя антресоли, а затем создавая «стенки» – соединенные шкафы, которые занимают целую сторону комнаты.

Карта частоты наблюдений призраков в 2019

Функции потустороннего пограничного пространства оказываются выдавлены в подъезды. Туда же отходит пространство ритуальной «нечистоты» – именно в пространство лестничной клетки мы с большой долей вероятности выйдем, чтобы, например, обработать обувь каким-нибудь химическим средством. Однако и само решение расположения подъезда внутри дома подталкивает к тому, чтобы воспринимать его как зону отчуждения. Это и не снаружи, и не внутри. Никто из жильцов не воспринимает его как свою территорию, но вместе с тем она и не является однозначно чужой. Кроме того, если происходящее на улице можно услышать и зачастую увидеть, то подъезд оказывается совершенно слепой зоной, понять что-либо о которой можно, только физически в ней оказавшись.

Это блестяще описано в статье социолога Александра Бикбова «Москва/Париж: пространственные структуры и телесные схемы», в которой он рассказывает, как социальное пространство реализует себя в городской среде. Бикбов сравнивает Париж и Москву (а на самом деле почти все постсоветское пространство с европейским) и отмечает достаточно серьезные различия в способах и принципах организации пространства. Для парижан характерна открытость и проницаемость барьеров или же их прозрачность (витрины магазинов в виде окон, столики кафе на улице), в то время как в Москве имеют место очень явные и непрозрачные границы (витрины, через которые не виден основной зал, для столиков кафе на улице создается специальный подиум). Но ярче всего это проявляется в организации жилья: чтобы попасть домой, в Москве (это справедливо для всех российских городов) человеку чаще всего необходимо преодолеть пять совершенно непроницаемых барьеров (две двери в подъезде, лифт, вход на лестничную клетку, дверь в квартиру – иногда к лифту приходится подниматься по лестнице, что также является барьером, пусть и проницаемым) против трех в Париже. Это объясняется важностью для постсоветского общества оппозиции «внешнее-внутреннее». Внешний мир не должен смешиваться с внутренним.

Живу в 16-этажном доме. Дом точечный. Планировка довольно хитрая (это важно).

Есть 2 лифта – грузовой и пассажирский.

Есть пожарная лестница. Без окон, и на каждом этаже к ней ведет отдельная дверь.

На каждом этаже есть общий балкон. К нему ведет дверь со стеклом (правда, на некоторых этажах вместо стекла фанера).

В общем, как-то раз у меня посреди рабочей недели случился выходной. Как следует выспался. Когда проснулся, понял, что в доме вырубили электричество. Телефон как назло разряжен. Ни свечей, ни фонарика. По холостяцкому распорядку еды, не требующей термообработки, и то в запасах не было. Встал вопрос похода в магазин – за хлебом, сыром и хотя бы лимонадом.

Оделся, вышел из квартиры. На этаже единственный свет – тот, что через стекло балконной двери пробивается. Лифты стоят. На пожарной лестнице тьма кромешная. Что открыты глаза, что закрыты – однофигственно.

Стал медленно спускаться. Каждые два этажа решил выходить на лестничную площадку, где хоть немного света есть. Просто чтобы ориентацию в пространстве не терять.

И вот стою я на восьмом этаже. И тут тихонько так скрипит дверь с лестницы. И на площадке оказывается парень. Видимость не сильно хорошая, даже какого цвета джинсы на нем, было не разобрать. Был он в кофте с капюшоном.

Я из-за прогулки по темной лестнице был слегка на нервах. Появление второго человека по идее должно было меня подбодрить. А я вместо этого занервничал еще сильнее. Потому что задался вопросом – а как это он так тихо шел по лестнице? Слышимость там очень хорошая. Я, когда спускался, шел очень медленно, но и то мои шаги было слышно на 2–3 этажа.

Был еще вариант, что все это время человек просто стоял на лестнице. В кромешной темноте. Один.

Пока я размышлял, человек в капюшоне начал идти ко мне. Походка у него была медленная и неуклюжая. Он переваливался с ноги на ногу. Сделав несколько шагов, он заговорил:

– Я тут живу а ты тоже тут живешь я тут живу а ты тоже тут живешь. – Именно так, без пауз и интонаций. У него был странный скрипучий голос. Он дошел до полосы слабенького света с балкона, и я наконец увидел под капюшоном его лицо.

Сначала я подумал, что на нем очень старая и грязная фарфоровая маска. Потом подумал, что это все-таки не маска, просто человек чем-то болен или пострадал при пожаре.

Под капюшоном было круглое лицо с темно-желтой кожей. Губы были растянуты в улыбке. Когда он говорил, губы не шевелились, не размыкались. Оставались улыбающимися. А глаза…

Глаз не было. Вместо них были два глубоких темно-красных провала.

Меня будто окатило ледяной водой. «Он только притворяется человеком. Беги», – пронеслось в голове.

Я побежал. Так быстро я не бегал никогда в жизни. При этом какая-то часть моего сознания оставалась предельно собранной и спокойной. Именно эта часть в первые секунды моего забега посоветовала обогнуть существо, изображавшее человека. Она же управляла моей рукой и хваталась ей за перила. Она же считала ступеньки и командовала, когда поворачивать.

Мой топот грохотал на всю лестницу. Я был в панике, и мне казалось, что оно гонится за мной и вот-вот схватит, чтобы я навсегда остался в этой темноте.

На улице я минут десять стоял и просто дышал, радуясь свету и тому, что вокруг люди.

Домой я не возвращался до тех пор, пока не убедился, что во всем здании снова горит свет и лифты работают.

Но чувство спокойствия ко мне не так и вернулось. Дело в том, что после той истории один мой знакомый сосед с восьмого не узнал меня при встрече. Он все время улыбается, и его походка стала странно неуклюжей.

А еще по ночам мне иногда кажется, что я слышу чей-то очень слабый и далекий