С другой стороны, исследования не кого-нибудь, а Международного валютного фонда показали, что переход на «плоскую» шкалу подоходного налога и Единый социальный налог дали прирост платежей в бюджет не от богатых, а от среднего класса и за счет общего роста благосостояния, но отнюдь не потому, что богатые люди перестали прятать свои доходы. Их нечестная часть, в общем, прятать налоги не перестала.

С другой стороны, если рассматривать проблему через призму борьбы с уклонением от налогообложения, — нельзя поймать 10 миллионов бедных неплательщиков хотя бы потому, что это убыточно. Грубо говоря, чтобы доказать, что какой-то бедолага недоплатил 1 тысячу рублей налогов, государству придется тратить 10 тысяч рублей бюджетных денег. Да хоть в тюрьму его сажайте — это лишь усугубит расходы государства: здесь ничего не сделаешь. Преследовать бедных — нерентабельное занятие, гораздо выгоднее дать им возможность не нарушать закон.

А вот если государство поймает хотя бы одного деятеля, который не заплатил в казну 10 тысяч долларов, — это уже будет сверхрентабельно. Так что не ловите бедных людей — ловите богатых. Они отличаются тем, что их имеет смысл ловить.

Но у нас государство устроено в интересах недобросовестной части обеспеченного класса. Это очень обидно, но это так. В результате мы имеем регрессивную шкалу страховых взносов — чем вы беднее, тем вы больше платите.

Если вы бедны или даже относитесь к «среднему классу», налогообложение ваших доходов запретительно высокое — и, возможно, вы просто не платите налогов. В результате собираемость Единого социального налога была около 65 % и снижалась примерно на 1 процентный пункт каждый год.

Это ужасно.

У нас все остальные налоги собираются удовлетворительно, кроме НДС, и то из-за массовой коррупции. А Единый социальный налог и его преемники — взносы во внебюджетные фонды — собираются плохо не из-за коррупции, а из-за несправедливости своего устройства.

Ведь несправедливость экономически неэффективна: это закон природы.

А результат этого — недополучение денег Пенсионным фондом и пенсионный кризис.

Поразительно, что бизнес в данном случае занимает вполне прагматичную и в чем-то даже самоотверженную позицию. С момента введения Единого социального налога бизнесмены выражают готовность платить 15-процентный Единый социальный налог и со своих доходов, и с доходов своих работников. Не 30, а 15 %, но зато со всех доходов, включая свои миллионные.

Таким образом, сами богатые люди готовы платить больше, но государство этого не хочет, и Пенсионный фонд теряет деньги.

И с переходом от Единого социального налога к обязательным социальным взносам стал терять их еще больше, потому что собирать средства должна теперь не налоговая служба, а он сам, а он к тому времени забыл уже, как это делается.

Ведь введение Единого социального налога отчасти было прогрессивным мероприятием исключительно потому, что собирать все средства стала налоговая служба, которая умеет это делать. Ранее — и к этой порочной практики, кстати, вернулись в последние годы, — взносы во внебюджетные фонды собирали сами эти фонды: обязательного медицинского страхования, Пенсионный фонд, социальной защиты, социального страхования, и делали это «кто в лес, кто по дрова». У них просто не было для этого административной мощности. При этом взносы в них совершенно однотипны, но приходилось их разносить в несколько разных фондов — таким образом, одинаковая работа дублировалась по нескольку раз. Были и мошенничество, и просто административная слабость.

Единый социальный налог сконцентрировал все в руках налоговой службы. Ее никто не любит, и я не исключение. Возмутительно, когда сбор налогов приобретает характер террора. Злоупотребления в этой сфере, насколько можно судить, чудовищны. Но при всем том налоговая инспекция может и умеет собирать обязательные платежи, в отличие от Пенсионного и других внебюджетных фондов.

И то, что у налоговой службы забрали сбор бывшего Единого социального налога, раздробили его на однотипные платежи и раздали их взимание обратно по внебюджетным фондам — это прямое и не имеющее оправдания разрушение относительно эффективной административной системы, которая собирала эти деньги.

То есть те глупости и бред, которые есть, сохраняются и даже усугубляются, а то рациональное, что было сделано в начале 2000-х годов, — безжалостно и беспощадно разрушается.

Е. ЧЕРНЫХ: — И поэтому нам опять протаскивают повышение пенсионного возраста.

М. ДЕЛЯГИН: — Да. Бюрократия сначала долгие годы была глуха к доводам здравого смысла, потом сделала безумную глупость, повысив и без того запретительно высокие взносы во внебюджетные фонды, и считает, что заплатить за эту устроенную ею пенсионную катастрофу должны граждане России — повышением пенсионного возраста.

Молодцы!

Но есть еще одна проблема: отсутствие стимулов к долгосрочному добросовестному труду. Это суть нынешней пенсионной реформы. Когда разрабатывали пенсионную реформу в 2004 году, то, действительно, хотели сделать так, чтобы пенсия прямо зависела от стажа и заработков человека, чтобы стимулировать честный труд.

Но когда эту пенсионную реформу корректировали, вернулись к уравниловке, которая намного хуже советской: она сравнима только с уравниловкой начала 90-х годов.

Е. ЧЕРНЫХ: — Шувалов сказал, что пенсии примерно одинаковые для всех, а остальное выбирайте сами.

М. ДЕЛЯГИН: — Это очень внятный и очень людоедский сигнал всему народу России: не работайте на это государство, на этих шуваловых, потому что вам за это почти ничего хорошего не будет. Это напоминает риторику начала 90-х годов, когда либеральные реформаторы прямо советовали шахтерам выживать за счет собирания грибов и ягод, когда все еще уважаемый некоторыми Гайдар на вопрос о том, как же быть пенсионерам, спокойно отвечал, насколько я могу судить, что, если люди не смогут или не захотят вписаться в рынок, то пусть умирают, и так далее.

И вот мы опять слышим эти же самые голоса. Что же нам тогда рассказывали про суверенную демократию, про модернизацию какую-то? Гайдар в 1992 году, по крайней мере, басни про модернизацию не рассказывал, он был относительно честен. Потому его и запомнили, что он честно говорил, что именно он и другие либеральные реформаторы будут делать с людьми.

А насчет накопительных пенсий тоже очень интересная история.

Когда мы платим на них обязательные взносы, мы ведь думаем, что с этими деньгами государственные или частные управляющие компании будут делать что-то полезное, приносящее прибыль, и, когда мы выйдем на пенсию, мы эту прибыль будем поэтапно получать.

Было много критики из-за того, что государственные пенсионные фонды отбирают управление этими деньгами у частников. Вокруг этого было много скандальных обсуждений, но они стали «дымовой завесой», скрывавшей главное.

Все как-то очень тактично умалчивали, куда же идут наши деньги.

Так вот, докладываю: наши обязательные накопительные пенсионные взносы идут на игру на фондовом рынке, и никаких серьезных гарантий здесь нет. Наши деньги служат сырьем для операторов фондового рынка, так что пенсионная реформа была задумана не столько для пенсионеров, сколько для фондовых спекулянтов. Они получили новый огромный консолидированный финансовый ресурс, «длинные деньги» — наши деньги.