– Я бы никогда… – запротестовала соцработница.

Но Глория продолжила говорить, не обращая на нее никакого внимания. Интересно, если бы она прошла психотест, что бы он выявил?

– Мальчик не так уж сильно пострадал, как выяснилось, – сказала адвокат. – Выглядел он, конечно, ужасно, и врачи переживали, что он мог получить травму позвоночника. Но его уже перевели из неотложки в реанимацию.

– Мальчик? – спросила Хизер, нахмурившись.

– Во внедорожнике, который перевернулся после того, как ты в него въехала.

– Но я видела только девочку… Я была уверена, что это девочка… в меховых наушниках с кроличьими ушами.

– Ну, может, там и девочка была, – сказала Глория. – Но в неотложку поступил только мальчик.

Хизер выпрямилась.

– И я ни в кого не въезжала. Это водитель внедорожника в меня врезался и не справился с управлением. Я ни в чем не виновата.

– Это было бы куда проще доказать, – холодно сказала Глория, – если бы ты не скрылась с места аварии и не бросила машину на обочине. Но мы последуем примеру адвоката Холли Берри и сошлемся на травму головы.

– Адвоката кого? – спросила Кэй, и обе собеседницы уставились на нее, как на сумасшедшую. Но она редко смотрела телевизор, а большинство фильмов, которые видела за последние несколько лет, были в основном либо о говорящих животных, либо о существах, созданных студией «Пиксар».

Бустаманте уселась на край кровати.

– У нас есть куда более серьезная проблема. Полиция требует, чтобы ты назвала им свое имя, иначе они отправят тебя в тюрьму. Я продолжаю настаивать на том, что ты им уже все сказала. Ты назвала им имя, дату рождения и последний адрес, по которому проживала под этим именем. Но дело в том, что они хотят знать твое новое имя, псевдоним, которым ты пользовалась целых… Кстати, как давно ты перестала быть Хизер Бетани?

Больная закрыла глаза. Ее кожа была такой светлой, а веки такими тонкими, что казалось, будто ее голубые глаза просвечивали сквозь них.

– Хизер нет уже тридцать лет, – проговорила она. – Последний раз я меняла имя шестнадцать лет назад. Это мой рекорд. Раньше мне приходилось менять его гораздо чаще.

– И как зовут тебя теперь? Пенелопа Джексон? – спросила Кэй, припомнив, как называл пациентку тот патрульный, который привез ее сюда во вторник вечером.

– Нет, – резко ответила Хизер и открыла глаза. – Я даже не знаю никакую Пенелопу Джексон.

– Тогда как?

Глория подняла руку, чтобы прекратить этот поток вопросов. Она выставила перед собой тыльную сторону ладони, так что нельзя было не заметить неухоженные ногти и многочисленные кольца с тусклыми бриллиантами. Кольца, видимо, и правда были дешевкой, раз даже Салливан заметила, как ужасно они смотрятся.

– Кэй, я тебе, конечно, всецело доверяю, и мне нужна твоя помощь, но должны быть какие-то границы. Есть вещи, которые на данный момент касаются только меня и Хизер, – заявила Бустаманте. – Если – я повторяю «если», так как теоретически все еще может измениться, – Хизер подделала свои документы, то я буду требовать право на защиту этой информации в соответствии с пятой поправкой: никто не обязан свидетельствовать против самого себя. Она пытается защитить свою жизнь, а я – ее права.

– Хорошо, – отозвалась соцработница. – Но я вряд ли смогу помочь, не владея при этом надлежащей информацией.

Глория улыбнулась:

– Мне не нужен помощник, Кэй. Мне нужен тот, кто сможет обеспечить Хизер жильем на время, пока все не утрясется. Жильем и, возможно, материальной помощью.

Салливан даже не стала спрашивать, почему Бустаманте сама не может одолжить денег своей клиентке или взять ее пожить к себе. Это было бы слишком щедрым для адвоката, который и без того нарушил свои принципы, взявшись за дело без предоплаты в виде солидной пачки долларов.

– Да уж, Глория. В чем, в чем, а в системе социальной помощи ты не смыслишь ровным счетом ничего, – проворчала соцработница. – Во всем Мэриленде никто не получал финансовой помощи с самых, черт бы их побрал, девяностых. Кроме того, чтобы на что-то претендовать, нужны документы. Свидетельство о рождении, страховка.

– А как насчет оказания помощи жертвам? Может быть, есть какая-то организация, куда мы могли бы запихнуть Хизер?

– Они специализируются на психологической поддержке, а не на финансовой.

– Вот на это полиция и рассчитывает, – сказала адвокат. – У Хизер Бетани нет денег, ей некуда идти… кроме как в тюрьму, конечно. Чтобы избавить себя от этого, ей нужно рассказать, где она жила и чем занималась. Но Хизер этого делать не хочет.

Пациентка покачала головой:

– В настоящий момент моя новая жизнь – это все, что у меня есть.

– Как ты не понимаешь? – повернулась к ней Кэй. – Тебя уже не оставят в покое.

– Почему? – Этот детский вопрос Хизер задала детским тоном.

– Дело сестер Бетани из тех, что привлекают к себе очень много внимания со стороны общественности, – ответила за Салливан Глория.

– Но я ведь уже сказала, что не хочу быть Хизер Бетани.

Глупо, но Кэй вдруг вспомнила старое телешоу. Марло Томас со своими огромными глазами и длинной челкой играла девушку из провинциального городка, которая приехала в Нью-Йорк, чтобы стать звездой Бродвея.

Теперь суть происходящего была примерно та же, вот только актриса поменялась.

– Ты не хочешь быть самой собой? – спросила Бустаманте.

– Не хочу, чтобы ко мне относились как к какой-то сумасшедшей или печально известной, как к сбежавшей невесте или бегунье из Центрального парка[20]. Слушай, я многое отдала, чтобы начать жить хотя бы наполовину нормальной жизнью. Меня лишили родителей, когда я была еще ребенком. Я многое повидала. Бросила колледж, сменила кучу работ, прежде чем нашла ту, которая мне подходит и которая позволяет жить такой жизнью, какую все нормальные люди принимают как само собой разумеющееся.

– Хизер, не хочу показаться грубой, но перед тобой могут открыться отличные финансовые возможности, стоит тебе только того захотеть. Твоя история – это готовый товар. – Глория скривила рот в усмешке. – По крайней мере, я так полагаю. Я взялась за это дело только потому, что поверила, что ты та, кем себя называешь.

– И ты не ошиблась. Я Хизер Бетани. Спроси что угодно о моей семье. Отец – Дэйв Бетани, бабушка по отцу – Тилли Бетани, муж бросил ее вскоре после свадьбы. Она работала официанткой в старом ресторане «Пимлико» и не любила, когда ее называли бабушкой. Позже она переехала во Флориду, в Орландо. Мы навещали ее каждый год, но ни разу не были в Диснейленде, потому что отец нам не разрешал. Отец родился в тридцать четвертом и умер, кажется, в восемьдесят девятом. По крайней мере, тогда ему отключили телефон. – Больная тараторила, не умолкая, словно боялась, что ее перебьют и начнут задавать вопросы. – Разумеется, я следила за ними. Моя мать, Мириам, тоже, кажется, умерла, потому что я ничего не смогла о ней разузнать. Может, потому, что она из Канады, не знаю. Так или иначе, где бы я ни искала, ничего не было, вот я и решила, что она умерла.