Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты идиот, что ли? — не выдержал молчавший до сих пор Федосеев. — Мультиков насмотрелся? Какие киборги?! Это аллегория! — Он с недоумением посмотрел на кисточку, деревянная ручка которой только что хрустнула под его зубами, и отложил ее на подоконник. Симпатичная студентка с выбритыми височками и пушистой розовой челкой засмеялась:
— Аллегория чего? Как это называется у тебя? «Композиция номер пять»?
— Почему? Ну, допустим… «Весеннее настроение… гм… одного студента»…
— А-а… ну, тогда ясно… — улыбнулась девушка.
— Ну а вот это, в центре, что висит? — никак не успокаивался долговязый. — Ерунда какая-то, с веревочками?
Федосеев вздохнул и терпеливо ответил:
— Это пузырек со спермой… мифический… в переносном смысле…
— А почему пузырек-то, а не ведро, к примеру? — спросила та же студентка под общий смех.
— Так это за один раз, а не за всю жизнь…
Федосеев махнул рукой, потому что в хохоте уже ничего нельзя было разобрать. Кира только качала головой, тем не менее внимательно рассматривая «пузырек». Она не сразу услышала телефонный звонок.
— Кира Анатольна, нас атакуют! — Федосеев протянул ей трубку радиотелефона, вопросительно глядя на нее, потому что иногда она отключала телефон на время семинаров со студентами. Сейчас она кивнула и взяла трубку.
— Цыц! — строго посмотрела она на хохочущих студентов и энергично ответила звонившему: — Да! Да, слушаю вас… Секунду, извините, ничего не слышу. — Она велела студентам: — Не орите так! — и пошла в дальний угол большой студии, укоризненно заметив Федосееву на ходу: — Пузырек… мифический… Ты долго думал-то?..
— Долго! — обиженно сказал Федосеев. — Сами говорили, что художнику нельзя отрезать крылья, а то вдруг они больше не отрастут…
— Отрастут, у тебя отрастут, — успокоила его Кира и отвернулась с трубкой. — Да, слушаю!
— Кира Анатольевна…
— Я… — Она выпрямилась, услышав голос Дениса, который узнала бы из сотни.
— Это Денис… Добрый день…
Кира набрала побольше воздуха и ответила, стараясь сдерживаться:
— День очень добрый, Денис. Послушайте меня. Если бы был жив Аленин отец, мой муж, он бы вам башку открутил и к другому месту ее приделал. Сказать, к какому?
— Я понял.
— Девочку беременную обижать — большого ума не надо. А не хотели ребенка — значит, раньше надо было думать. А так — паскудство получается, вам не кажется?
— М-м-м… — Денис мучительно выдохнул. — Спасибо, Кира Анатольевна.
— Приходите еще! Да, и имейте в виду! Мне Аленка ни слова единого про вас не сказала. Я сама все вижу — что она одна, что вас нет, а девчонка моя все время плачет. И еще вас защищает.
— До свидания. — Денис первым нажал отбой и подул на вспотевшую ладонь. — Ага. Ну, значит, все в порядке. Девочка плачет, мамаша ушат помоев мне на голову выливает… а тетя Лора… очевидно… ведет пока осадную войну — отрабатывает аванс… И за каким-то непонятным хреном выключила телефон. Так. Хорошо. Ну что, Денис Игоревич, поехали и мы… потихонечку? — И он запел по слогам невесть откуда привязавшуюся к нему песенку: — Ил-ла-ри-он, Илларион, поехал в Сион…
* * *
В небольшом зале дорогого ресторана, оформленного в стиле французской гостиной — с красными шторами, белой мебелью и изящными букетами на столиках, — почти никого не было. Один мужчина сидел с газетой и ждал ужина. Другой, помоложе, пришедший чуть позже, сидел, отвернувшись от всех и сосредоточенно ел, запивая еду большими глотками минеральной воды, которую все время подливал ему в высокий стакан официант.
На столе, за которым сидели Алена с Эммануилом, горела красная свеча и стояла большая ваза с виноградом разных сортов. Композитор пил маленькими глотками кофе, сваренный по особому рецепту, Алена несколько раз глотнула чай из тонкой прозрачной чашки.
Эммануил пригубил брусничный ликер из крохотной рюмочки.
— За ваше здоровье, милая девочка. Вам действительно понравился мой концерт?
Алена улыбнулась:
— Да, конечно.
— А вам все-таки хочется петь на сцене?
Эммануил оторвал несколько темно-красных тугих виноградин от большой грозди и протянул их на ладони девушке. Та взяла одну ягоду, подержала ее в руках и аккуратно положила на прозрачное блюдце. Эммануил, похоже, не заметил этого.
— Не знаю, — пожала плечами Алена. — Я же попала в музыкальный театр после института… Мне там не понравилось.
— Почему?
Старый композитор поправил красную, розу на лацкане идеально сшитого по его небольшой фигуре светлого парадного пиджака.
— Суета, склоки, вранье… Такое все… фальшивое. Мне там было душно. И скучно. И было страшно смотреть на стареющих актрис. Всем женщинам, наверно, страшно стареть. Но актрисы… Как они цепляются за молодость! У многих нет детей… Или дети заброшены… А они сидят часами на репетициях, чтобы спеть «Прилягте, барыня, уставший вид у вас…» — Алена негромко пропела строчку и сама засмеялась. — И все постоянно надеются: вот в этом сезоне спою, вот будет распределение ролей на новый спектакль… опять не дали роли, ну, в другом спектакле или в следующем году… И ждут, ждут годами, ненавидя друг друга… А примы — еще хуже. Держатся за свои роли до последнего, любой ценой. Петь мне нравилось, мне дали сразу две большие партии, но я была не готова попасть в такой террариум… Может, просто так неудачно сложилось… Еще такая история была, после которой мне вообще не хотелось ходить на спектакли и репетиции, видеть этих людей… Рассказать?
— Конечно, милая моя!
— Просто история такая некрасивая… Я, разумеется, не из-за этого ушла, но… В общем, мне надо было петь с партнером, который каждый раз перед спектаклем говорил мне гадости — громко, открыто. Потому что я, как он считал, отобрала партию у его жены. Фамилию жены в программке по-прежнему печатали, но она за сезон так ни разу на сцену и не вышла, а это была ее единственная роль. В одной сцене он должен был стоять сзади меня и придерживать за талию, по рисунку роли, пока я пела… И вот однажды он меня так обнял на спектакле, что я какое-то время не то что петь, а дышать не могла… Две актрисы все это видели сбоку, из-за кулис, они прямо рядом с нами стояли… Но они тоже были «обиженными», на подпевках… И потом только смеялись, когда дирижер просил меня объяснить, почему уже музыка пошла, а я ртом воздух хватаю и ничего не пою… Одна даже сказала, что я с ней советовалась перед спектаклем насчет этой сцепы — не сымпровизировать ли там горячую страсть… Вот все и решили, что это я так заигралась, что пропустила начало своей партии… Мне было очень стыдно… Не могла же я ходить по кабинетам — к директору, к главному режиссеру — и объяснять, что это муж актрисы из второго состава… нарочно… мешал мне петь…
Композитор всплеснул руками, и в свете свечи его руки, поросшие рыжеватыми волосами, показались Алене совсем мохнатыми, как у лесного тролля.